Напрасно! Час не прилетел

Желанный;

Другой Создателем удел

Избранный

Достался узнице младой.-

Жуковский.

В Большой Кабарде, вверх по правому берегу р. Баксана, при окончании долины, где начинаются Черные горы, есть мыс или выдавшаяся гора, называемая Черкесами Кыз-Брун (Девичий мыс). Гора сия довольно крута и высока, к стороне реки с обрывистыми уступами красноватого и белого камня, по которым слегка расстилается зелень душистых трав и местами стелются крючковатые, колючие кустарники терна и шиповника. Мелководный Баксан, вырываясь из ледяных цепей ущелья поднебесного Кавказа, перескакивает с скалы на скалу, спускается к Черным горам, и дошед до Кыз-Бруна, как будто с негодованием, отстраняется от него к противному берегу, потом опять поворачивает мимо мыса; выходит на долину, где успокоясь - с меньшею быстротою разливает свои протоки по плоскости до самой Малки.

Около подошвы Кыз-Бруна есть дорога через зеленый луг, по которому Черкесы ездят верхом в ущелье к дальним аулам диких Урузбеев, племени первородных жителей Ка-барды. Ниже Кыз-Бруна по Баксану находились, во времена независимости, аулы первостепенного Князя Мисоста. Тогда мыс этот еще не имел названия, которое дано ему лет двадцать перед сим по случившемуся на нем чрезвычайному происшествию; еще и теперь проезжающие мимо у подошвы его с трепетом вспоминают предание о страшном убийстве. Вот оно.

* * *

Али-Мурза, сын Князя Мисоста имел прекрасную жену Зюльмй, из дома Князя Атажухова..

Зюльми славилась красотою. Будучи еще в девушках во время народных праздников Байрама и Курбана она обращала на себя внимание всех молодых Князей и первостепенных Узденей, стекавшихся в лучшем вооружении нарочито для высмотрения невесты и для показания своего удальства. Зюльми многим нравилась: ее большие черные глаза с длинными ресницами и тонкими, дугою, бровями, как звезды весенней ночи, обворожали каждого, кто смел взорами встречаться с ними; ее коралловые уста, и между ними ряд перламутров при легкой улыбке, привлекали к хбе пылкого юношу, как кристалл журчащего ручья при-влекает томимого жаждою путника; белизна лица и шеи порила с белизною тончайшей ткани щхьэтепхъуэ, спужавшейся от головы почти до колен и покрывающей препести, о которых позволено было только воображать. Многие менялись Зюльмою, но немногие в состоянии были привести за нее такого калыма, который назначался корыстолюбием отца во уважение ее красоты; требовалось три танциря со всем прибором, три сашхвы, три коня, шесть собылиц и 200 юзлуков.- Таков обычай Азиятцев; посупать себе жену, значит у них приобретать собственность необходимую для жизни. Редко побуждает к тому чувство благородной страсти, а еще менее взаимная склонность; дна жажда удовольствия, столько же непреодолимая, как жажда к питию и голод, заставляют приобрести себе утеху в жизни, для чего она строго хранится в гаремах, как заветный плод в теплице. Счастливы жены в странах, где шт сего обычая; следуя склонности сердца они делаются юдругами своих любезных; но может быть счастливее те, юторые сами приобретают себе мужей.

Более всех пленился Зюльмою Канамат, один из первостепенных Узденей. Несчастный, он и в половину не имел того, что требовалось за красавицу; но сердце его пылало благородною страстью и - питалось взаимностью. Канамат нравился Зюльме; она любила взирать украдкою на его стройный стан с тонким перехватом, на его быстрые, огненные глаза, орлиный нос, на его красивые усы и кудрявую бороду; особенно когда он в малиновой Черкесске садился на серого лова и летая подобно легкокрылой пц1ащхъуэ, стреляя из лука в брошенную на верх шапку, или когда под сиповатый звук кабыза и к1эпшынэ, отличался в воинственной пляске каффа, при чем красносафьяновые чувяки его мелькали как стрелы; тогда Зюльма, пламенея страстью, пожирала его взорами и думала: ах, скоро ли он принесет калым за меня, и назовет своею милою фыз; когда-то войдет он ко мне при закате солнца в уединенную саклю, и я обниму его как своего милого.- Канамат, встречаясь со взорами Зюльмы понимал их; но - тщетны были ожидания одной и надежды другого: сколько ни ласкался он к отцу и братьям Зюльмы, сколько ни старался завести с ними куначество и через своего Аталыка соглашать на уменьшение цены калыма, корыстолюбивый отец оставался непоколебим, как гранитная скала.

Другой поклонник красоты Зюльмы был славный разбойник Девлет-Мирза, из известных узденей, отличный джигит, страшный, угрюмый, пылкий. Сердце его неприступно было для нежных ощущений; но красота Зюльмы возродила в нем жажду сладострастия. Он был так распутен и беден, что не мог и помышлять приобрести ее законным образом, ценою калыма; за то его двоюродная сестра вдова Фатима, будучи наставницею или аталычкой при Зюльме, которую учила всем женским рукоделиям, столько вкралась в ее доверенность, что могла выведывать все тайны сердца юной питомицы для пользы брата.

Надеясь на помощь сестры своей Девлет-Мирза открылся ей в страсти к Зюльме и представляя невозможность приобрести красавицу законным образом, хотел употребить обыкновенный способ: украсть - лишь бы сколько-нибудь завести Зюльму к тому волею или обманом. Для сего он поручил Фатиме - стараться наперед выведать расположение Зюльмм, и потом, если можно, предложить ей побег, или завести к такому случаю, чтоб способно было похитить.

Фатима, как пожилая вдова, для таких поручений была довольно опытна. Она искусно принялась за работу. Будучи, однажды наедине с Зюльмою в саду, заговорила ей о зрелости ее возраста, о времени замужества; перебрала по имени всех князей, как достойных женихов, выхваляла преимущества и отличия каждого, замечая при каждом имени впечатления на красавицу. Невинной Зюльме приятно было слушать, что она могла бы составить утеху в жизни того или другого князя; но когда имя Канамата коснулось ее слуха, она невольно вздохнула, и как бы стыдясь своей слабости вдруг покраснела.- Этого довольно было для проницательной аталычки. Она остановилась на похвалах Канамату, увеличивая еще более его достоинства, от чего румянец и колебание груди в Зюльме столько усилились, что она сказала: <�Ах, перестань Фатима! я никогда не могу быть его женою> - Почему? - <�Он беден!> - Но он тебе нравится? - <�Зачем такой вопрос?> - Хорошо, я пошутила, чтобы полюбоваться твоим румянцем. А заметила ли ты Девлет-Мирзу? - <�Нет>.- Напрасно. Он лучше всех князей и узденей; он даже превосходнее Канамата, если не лицом, то стройностью, ростом, проворством, силою; он отлично владеет конем, с которым смело бросается с утесов в стремнины; его сэшхуэ рубит железо; он метко бросает кинжалом в гугъэ, стрелою на лету пробивает бзу, а пулей снимает голову с быстрой бцашвы, перегоняющей ветры. Его страшатся все джигиты: никто не смеет завести с ним ссоры. Урусы много потерпели от его набегов... слава о нем носится от Эндри до Анапы, куда он часто водил для продажи своих пленных. О, если б ты знала, как он тебя любит... <�Ах, перестань, Фатима,- сказала Зюльми побледневши, я никогда не могу быть его женою!> - Почему? - <�Он страшен> - Так тебе не нравится? - <�На что вопрос такой?..> Хорошо, я пошутила, чтобы полюбоваться твоею бледностью... Но не пугайся, он тебя любит не для себя.- Зюльми взглянула на Фатиму значительно - да, он тебя любит не так, чтоб самому иметь, о чем не смеет и думать, а любит, как будущую эфизь своего искреннего кунака Канамата.- <�Как это? - спросила Зюльми радостно, возможно ли?> - Очень можно, несмотря на то, что Канамат не дает ни пары за тебя - <�Я не понимаю...> - Поймешь, когда захочешь... от тебя зависит. Согласись с желанием твоего сердца: позволь, милая Зюльми - позволь, чтоб тебя украли...- <�Ах, что ты сказала, Фатима!> - Да, это одно средство принадлежать любезному тебе Канамату.- <�Никогда! никогда!> - вскричала княжна с негодованием. Я дочь Атажухова; никогда и никакая страсть не заставит меня нанести такого бесчестия своему роду, и ты лукавая, никогда не сведешь меня с пути доброго...> - Бросив презрительный взгляд на аталычку, Зюльми ушла в саклю и, упав на ковер своей постели, предалась мучениям сердца, растроганного нескромностью злой женщины. Фатима, оставшись пристыженною от девушки, своей питомицы, не могла снести такой обиды без злобы.

Но между тем, как несчастный Канамат томился страстью к прелестной Зюльме, утешаясь надеждою взаимности и собрал уже при помощи своих узденей часть калыма; между тем как Девлет раздраженный, по наговору Фатимы, презрением к себе от Зюльмы, умышлял о непременном ее похищении для утоления своей страсти, сын князя Мисоста, Али-Мирза, оставшись по смерти отца богатым наследником десяти аулов, увидел Зюльми, пленился ею, и найдя возможность принести за нее, на первый раз, половину калыма - женился.

Свадьба совершилась по обряду мусульманскому; Ефен-ди Бешегур соединил руки новобрачным и пожелал им - плодородия; родственники поели несколько вареных и жареных баранов, выпили несколько котлов махъсымэ; гуляли и веселились до безумия десять дней.

Первый месяц брака пролетел скоро. Али-Мирза не пропускал ни одной золотой зари, уходящей в горы денницы, чтобы украдкою от всех не пробраться тайно в саклю к милой Зюльме, которая ожидала его в сумраке со всею роскошью азиатской неги. Еще среди ночного мрака могла она забываться, воображая предмет любезнейший сердцу; но когда при свете дня, в присутствии Фатимы и в сопровождении какого-либо родственника, Али-Мирза приходил к ней любоваться ее черными глазами, внимать ее сладким речам из сладчайших уст - она была печальна, задумчива, холодна. Зюльми не могла любоваться сухощавостью своего мужа, его всклокоченною бородою, кривыми бровями, широкими губами; пламенный взгляд его кровавых глаз, казался ей взглядом дикого вепря... Мирза чувствовал холодность Зюльми, догадывался о причине - и ядовитое семя ревности заронилось в его сердце.

* * *

Девлет был дружен с Али-Мирзой; они вместе разбойничали за Малкой, вместе крали детей и жен у осетинцев; друг без друга не совершали набегов, и друг друга, случалось - обманывали.- Узнав, что Зюльми досталась Али-Мирзе, Девлет утешался по крайней мере тем, что она принадлежит против своей склонности другому, а не Канамату, которого он ненавидел. Девлет старался скрыть досаду о неудаче своего намерения украсть Зюльми, и чрез несколько времени явился к Али-Мирзе с поздравлением. В этот день Али собирался на охоту в Баксанское ущелье; отправляясь в сопровождении нескольких узденей он пригласил с собою и Девлета.

Мрачный вид,- с которым Али-Мирза принял поздравление, и задумчивость во время пути, подали повод Девлету к разговору, через который он мог выведать тайну своего кунака, узнать гнездящуюся в его сердце ревность. Это открытие довольно способствовало злому человеку для удовлетворения своего мщения Зюльме за презрение к нему, а Канамату за соперничество; он даже хотел возбуждением сильной ревности и подозрения в Али-Мирзе его самого довести до расстройства или гибели, чтоб извлечь из того для себя какую-нибудь пользу.

<�Знаешь-ли, Али, что я знаю?> стал он говорить несколько подумав.

- Нет, скажи, так буду знать.

- Канамат, этот удалой шынэ, который везде от нас прячется, из твоего огорода крадет къэб.

- Как так?

- Да, он надеялся прорезать своим кинжалом ту куэншыбэ, которая тебе досталась... теперь же думает заменить это тем, чтоб в сумерках вечера лазить в гарем твой...

- Какой черт рассказал тебе это. Я не верю.

- Верь, или не верь; но мне бы хотелось, чтобы ты сам это увидел когда-нибудь.

- Скорее хочу потерпеть разорение от уруса, нежели видеть это.

- Жаль мне тебя, Али; как добрый кунак я беру участие в твоем горе. Зачем не сказал мне прежде, что хочешь иметь Зюльми; все знали, как она любила Канамата, как Канамат хотел взять ее без калыма - а ты не знал этого. Я бы никогда не посоветовал тебе без уверенности в Зюльме решиться купить ее, хотя бы на пару подков; как нет сладости для нее лишь из одной чаши с тем, кого не любишь, так нет радости для тебя обнимать ту, которая дышит страстью к другому; это хладный труп л1а, привязанный к телу живого, с которым надобно жить и умереть, если не будет довольно мужества разорвать цепи союза>.

Али-Мирза слушал и ничего не отвечал; он погружен был в мрачную задумчивость.

<�Я тебе советовал, продолжал коварный Девлет, удостовериться в том, что я знаю, и прогнать неверную к отцу ее; - жаль только, что калым...>

- Калым выдан в половину,- сказал Али-Мирза, как бы пробужденный, за другую поручились узденя; но я готов еще столько же дать, если б она могла любить меня... Девлет! ты открыл мне такую тайну, которой верить было склонно мое сердце, но я страшился думать - так, не напрасна эта холодность, печаль, принужденные ласки... О блэ ! ты скоро почувствуешь всю силу моей над тобой власти... но если все это ложь, Девлет! за нарушение моего спокойствия и за вмешательство в домашние тайны, ты будешь отвечать мне своею жизнью.

<�Али! - отвечал грозно разбойник, не забудь, что я умею владеть оружием, и кто грозит мне гибелью за правду, тот сам пострадает от неправды...>

Дунгаз! дунгаз! - закричали сзади узденя и бросились с обеих сторон вперед за кабаном, который, выскочив из камыша, побежал по ту сторону речки через гору в лес; поднялась стрельба и крик... Али невольно был увлечен конем своим вслед за другими; но Девлет с двумя товарищами повернул назад, и посторонним путем скоро приехал к аулу своего кунака на Баксане.

В голове разбойника гнездились замыслы злодейские. Остановясь в крайней сакле у знакомого Чагара он велел одному из своих сходить тайно к саклям Али-Мирзы и вызвать оттуда дворового Унаута Шегеня, который за некоторые одолжения был довольно предан Девлету и содержался у Али как бедный уздень, в угнетении.- Шегень скоро явился с посланным. Девлет тайно с ним переговорил о чем-то, и отпустил, приказав ему позвать к себе Фатиму. С наступлением сумрака ночи явилась скрытно и сестра его, только в мужском платье с кинжалом у пояса. Они довольно долго между собою говорили, но о чем никто не мог того знать; только речь их продолжалась с жарким спором; наконец Фатима ушла в Гарем Али-Мирзы, а Девлет уехал, запретив Чагару говорить кому бы то ни было о своем приезде.

Почти уже в полночь, когда рождающаяся луна высоко поднимала рога свои по темно-синему небу, и звезды начинали ярко блистать от удаления дневного света, возвратился Али-Мирза в аул свой с охотниками, утомленный не столько ездою, как душевным беспокойством. Слова Девлета отзывались в нем, как выстрелы из пушек. Узденя его затравили двадцать лисиц, застрелили трех кабанов и одного медведя; они сняли с них только головы и шкуры, а мясо бросили на месте для приманки коршунов, орлов и шакалов.

Али-Мирза въехал во двор с мрачной как ночь душой. Первый на глаза ему попался дворник Шегень, подошедший принять лошадь. Али невольно спросил у него: <�Не приезжал ли кто сюда без меня?>

<�Кто смеет, повелитель мой! в отсутствии твоем топтать ногами коня сень гарема? - но...>

- Что? говори.

<�Может быть черная сила Шайтана в человеческом виде, при наступлении мрака ночи, приходила и выходила отсюда...>

- А где он был? - спросил Али-Мирза сердито.

- Вот там,- сказал Шегень, с плутовским страхом, указывая на саклю, где жила Зюльми с Фатимой и с другою старою женщиной Гошенежь.

- Кто еще видел его?

- Ислан и Анзор, мы все трое сидели там у сарая, ждали тебя, повелитель наш, и с трепетом видели, как Шайтан уходил и приходил.

Али терзался подозрением, призвал двух унаутов, которые подтвердили, что точно, когда они с Шегенем сели у сарая, при наступлении ночи какой-то черкес вышел из той сакли, где живут жены,- и куэбжэ заскрипели; после чего долго ничего не было видно; наконец тот же черкес опять пришел, и уже не выходил из сакли; когда они спросили о нем вышедшую оттуда Гошенежь, то она отвечала, что сама спала, ничего не слыхала, и теперь, кроме спящей Зюльми и Фатимы, да старой кошки, в сакле нет ни души; по сему они заключили, что конечно ни кто иной уходил и приходил в гарем Али, как нечистая сила Шайтана в образе человека.

Все это казалось Али-Мирзе очень подозрительным; но чтобы оставить суеверных унаутов на время в предрассудке о появлении дьявола, он велел завтра призвать Муллу с молитвою для охранения гарема своего от нечистой силы; сам же, скрывая в себе мучения сердца, оставался в недоумении. В эту ночь он не хотел нарушить сна Зюльми, хотя подозревал ее в преступлении, и оставил обнаружение страшной тайны до завтра.

Всю ночь Али-Мирза провел в бессоннице. По расположению к ревности он не подозревал никакого обмана; слова Девлета почитал за откровенность от кунака и даже негодовал на себя, что оскорбил его сомнением; свидетельство трех унаутов почитал, по неясности, сомнительным, однако скрывающим какое-то преступление, в коем хотел удостовериться собственными своими глазами.

С наступлением дня Али-Мирза послал за Еффендием Бешегуром жившим по р. Чегелеть, в Аулах Джанхота. Бешегур пользовался доверенностью Мисоста. Мирза желал иметь его при случае свидетелем беззакония Зюльми, если удастся ему то обнаружить; между тем узденям своим велел готовиться к отъезду для промысла на несколько дней.

Когда по полудни явился Бешегур, Али повел его в саклю к жене своей, где была и Фатима: они шили для него кафтан из шелковой ткани, сидя в скромной тишине. Зюльми уже узнала от старой Гошенежь о вчерашнем появлении шайтана в виде мужчины; хотя несвободная от общих предрассудков суеверия, однако она понимала, что тут кроется какое-нибудь зло; причем вспомнила вечернее отсутствие Фатимы - может быть, для тайного свидания с тем Шайтаном. Как женщина, она прощала слабости своей Аталычки, которую, несмотря на ее лукавство, по привычке любила, и ни мало не подозревала, чтобы она была виновницею ее бедствий.

Али-Мирза вошел в саклю Зюльми, просил Еффенди прочесть молитву об изгнании нечистой силы из его гарема и о призвании пророка Магомета, дабы послал к нему в дом мир и спокойствие, жену бы его очистил от дурных помышлений, внушив в ее сердце любовь и верность к мужу. Так Мирза уже вначале обнаруживал свою злую ревность.

Больно было невинной Зюльми слышать подозрение от мужа, которого хотя она не могла любить, но по обязанности своей уважала и старалась всегда быть послушною его воле, как вернейшая раба. Она смиренно стала на колени вместе с другими и слушала страшные заклинания и призывания старого Еффенди, от которых бледнела, терзалась и не смела ни на кого взглянуть. Али, не спуская с нее страшных своих взоров, во всех ее движениях и в перемене лица, и в тихих, едва приметных вздохах обнаруживал - измену. Когда кончилась молитва, он, встав на ноги, сказал Зюльме: <Прощай, я вижу твое беспокойство; мое присутствие для тебя тягостно,- хорошо, ты меня не увидишь более; я еду, даю тебе время успокоиться, ...но! сказал он грозно, обращаясь к Фатиме - ты погибнешь бажэ, если... От злобы он не мог договорить всего и вышел. Потом созвал узденей, объявил им, что едет на Кубань, причем просил Бешегура сопутствовать ему, хотя бы до Малки для товарищества. С вечера они отправились и на ночь уже были в ущелье.

Устрашенная последним прощаньем мужа Зюльми осталась наедине с коварною Фатимой, которая не менее была испугана угрозою, как будто не понимая ее значения; но вместо утешения она старалась внушить Зюльме более отвращения к мужу, замечая ей неприличное его с ней обращение, оскорбительное подозрение, что сказка о появлении к ним шайтана в виде мужчины есть собственно его выдумка для обнаружения, по замешательству Зюльми, тайны ее сердца... <Бедная Зюльми,- говорила хитрая женщина,- ты думала, что никто не заметил твоей склонности к Канамату, что никто не знал, как он старался иметь тебя женою; безрассудно сделал Али-Мирза, если хотел, добыв тебя ценою калыма, заставить любить себя, как друга. Жена-раба всегда будет рабою, а не другом; жена, добытая богатством, а не склонностью ее сердца, всегда останется несчастною, если не позволит себе тайной утехи... Что делать, милая Зюльми, наш удел такой: мужчины почитают нас тварями слабыми, безрассудными, недостойными их уважения, конечно за то, что мы бессильны, неучены владеть их оружием, не умеем управлять конями, и не запятнали себя кровью врагов своих; но они обманываются: где более слабости, там более хитрости; мы умеем чувствовать их презрение и умеем мстить. Добрая Зюльми, как мне жаль тебя, что ты досталась не Канамату. Ах! вместо дней горести, которые крушат тебя, вместо лютой печали, грызущей теперь твое сердце, сколько бы радостей вкусила ты с любезным! Сколько я сама утешалась бы тогда, любуясь милою Зюльми, как распустившеюся розою, вместо того, что теперь смотрю на нее, как на поблекшую лилию, и говорю сама себе: бедная Зюльми! где цвет красоты твоей? - Ах! он умерщвлен ядовитым дыханием твоего мучителя.

Тяжелый вздох был ответом Зюльми, которая, по неопытности, принимала слова аталычки своей со всею откровенностью невинного существа.

Хитрая женщина, замечая все ее движения, как будто для рассеяния грусти в ней, сказала весело: <�Что, Зюльми! если бы силою наших желаний и молитвою к пророку, сотворил бы он такое чудо, которых от него только можно ожидать; если б он дал мне возможность утешить тебя приятным свиданием с тем, к кому твое сердце стремится; если б Канамат...>

Ах! перестань, Фатима, делать меня преступною, прервала ее горестно Зюльми; - я уже молилась великому пророку, чтобы он исцелил мое сердце от беззаконной страсти, чтоб успокоил того, кто назначен судьбою быть моим повелителем; чудо его надо мной совершается: уже я забываю Канамата и начинаю любить Али-Мирзу, чувствуя терзания его сердца, конечно не от ненависти ко мне. Могу ли за его любовь быть неблагодарною, клятвопреступною женою? В другой раз Фатима осталась пристыженною и сердце ее трепетало от злобы; однако она умела скрыть свою досаду, заговорила о постороннем; - только с наступлением вечера для какого-то замысла она вышла на двор, призвала к себе Шегеня и что-то ему тайно поручила, который после того тотчас оседлал коня и уехал.

* * *

Али-Мирза, остановясь в ущелье на Малке, целые сутки занимался с узденями охотою; ночь провел он в шалаше под буркою вместе с собеседником своим Бешегуром. На другой день Али открылся Еффендию в своем подозрении и неверности Зюльми, основываясь на слухах и замечании людей своих. Еффенди, как опытный духовник, советовал ему не слишком верить слухам, и, чего сам не узнаешь достоверно, не принимать за правду. Али признался ему, что именно для сего он вздумал распустить слух о мнимом отъезде своем на Кубань, чтобы представить удобный случай для совершения преступления, если оно должно быть, причем просил Бешегура не оставлять его на возвратном пути и быть свидетелем того, что может случиться.

Перед вечером Али с товарищами поехали назад к своему аулу, пробираясь скрытым путем; в полночь он прибыл туда, распустил всех узденей по домам, и с одним только Бешегуром поехал шагом через задние огороды к своим саклям. Недоезжая они привязали лошадей своих к плетневому забору и пройдя пешком засели в ближнем огороде так, что могли видеть все происходящее в дворе и около гарема.

Ночь была сумрачная, осенняя; половинчатая луна слабо освещала землю и часто пряталась за бегущие по небу облака; из ущелья дул сильный ветер и Баксан, вздымаясь половодьем, перекидывая камни, стремился с таким шумом, что заглушал свист ветра. В ауле люди и животные, укрывшись от угрожающей бури, все спали, как убитые. Старый Бешегур, клонимый сном, уже дремал под буркою, зарывшись в сухие листья нартуха; он почитал себя довольно счастливым, что пожилая марушка его никогда не причиняла ему никакого беспокойства, в каком находился тогда его товарищ. Но Али-Мирза не спал; и мог ли он спать, когда сердце его билось в каком-то ожидании? Черный демон ревности даже внушил ему вынуть из тохти ружье и приготовить его, как будто бы на воровской страже для подстережения казака, или на звериной охоте для кабана. Разные мысли, согласно с расположением сердца, гнездились в голове его: стыд, если напрасно просидит до рассвета, и ярость, если выждет Шайтана, повадившегося посещать гарем его - попеременно представляли ему дурные последствия; он уже начинал сожалеть, что решился на такое предприятие, которое во всяком случае могло быть для него постыдным и вредным; он уже хотел будить Бешегура, чтобы с ним прямо идти на двор свой; но - так судьба вела его - услышал топот коня, потом скрип ворот, которые были не заперты - и вот черкес тихо вошелг <о двор. Еще тише около забора он стал пробираться к сакле, где жили жены, и, как будто бы, стал стучать; вот скоро вышла оттуда женщина без покрывала. Али не мог заметить лица мужчины, но в ней он узнал Фатиму. Сердце его кипело от ярости; он уже не сомневался, чтобы Фатима, как ближайшая к Зюльме, не содействовала ее измене. Они, как ему казалось, говорили между собою, и Али хотел уже направить в них смертоносное оружие; но темное облако затмило луну и все от глаз его скрылось в густоте мрака. С негодованием взглянул Мирза на небо, досадуя на стихии, которые препятствовали ему совершить злодеяние. Обширное облако, распространявшееся по небу угрожало продолжительным мраком и нетерпеливый Мирза, кипя злобой, хочет приблизиться, чтобы подслушать разговор и поразить преступника на месте; он стал уже подползать к месту, где полагал разговаривающих, но по неосторожности ударил стволом ружья о камень так сильно, что произвел искры; это обстоятельство заставило его опять притаиться и ожидать появления луны. Искры во мраке не могли быть не замечены беседующими, это заставило их скоро разойтись и только что приезжий черкес стал уходить, как луна осветила его перед воротами - Али встрепенулся, прицелился,- выстрелил... и преступник пал на месте.

Убийца вскакивает, бежит, как бешеный к воротам; наступает на умирающего, произнося проклятия, топчет его, добивает прикладом ружья и наклонясь - при свете луны в убитом узнает - Канамата. Бешенство неизъяснимо: он, бросая ружье спешит к сакле Зюльми с обнаженным кинжалом, чтобы прежде всего поразить преступную Фатиму; но она уже скрылась в дальний огород, где за сараем ожидал ее Шегень с лошадью, который тотчас посадил ее с собою и ускакал.

Раздраженный Али вбегает в саклю к Зюльме: она спала в приятных мечтаниях, но была пробуждена выстрелом,- хватает ее за волоса, стаскивает с постели, и, называя постыдными именами, не внимая ее воплям, влачит на двор к телу Канамата. Жалобные моления несчастной не останавливают злодея; они только усиливают злобную ревность его к мщению: уже он заносит над нею кинжал... но еще по выстрелу пробужденный Бешегур и дворовые унауты прибегают и останавливают руку убийцы. Бешегур видит убитого, узнает в нем Канамата; видит несчастную Зюльми, и пожимая плечами, советует Али-Мирзе, именем пророка, не осквернять себя убийством жены, а предать ее, как уличенную в преступлении, духовному суду... Соглашаясь с советом Еффенди, Али-Мирза, в знак вечного разрыва с женою, осужденною им для казни, режет у нее волосы, налагает цепи на руки, и толкнув в грудь ногою, в знак презрения, велит одеть ее в рубище, и посадить в погреб. Избитая, измученная Зюльми могла только слабым голосом взывать: я невинна! я невинна!

Восходящее светило следующего дня было свидетелем ужасного позорища. По призыву от Бешегура, к полудню собрались во двор Али-Мирзы из окрестных аулов три Муллы, Кади, несколько князей и узденей для составления Шариата; многие приехали из любопытства; но отец Зюльмы Джембулат Атажухов и братья ее, узнав о столь постыдном преступлении, в котором обвинили Зюльми, не хотели явиться, они нарочно уехали в малую Кабарду за Терек, чтобы не слышать бесчестия, нанесенного их роду преступницею.

Али-Мирза принял собравшихся членов Шариата с приличным угощением. На запросы Кади он отвечал коротко, что уже давно подозревал жену в преступной страсти к Канамату, с которым, при посредстве аталычки ее Фатимы, она имела неоднократно свидания, в чем свидетельствуют дворовые унауты; что наконец преступление само собою обнаружилось в последнюю ночь, когда Фатима способствовала Канамату войти в гарем, конечно не для себя, будучи уже пожилою и непривлекательною; что Канамат, за злодейство свое получил должное наказание, но Зюльми, как жена, уличенная в преступной связи с посторонним, достойна приговора и немедленной казни.

Члены Шариата и Кади в таком случае не находили никакой пользы для себя защищать Зюльми и утончаться в исследовании доказательств о ее преступлении; они соглашались более с желанием сильного князя, который во всяком случае мог им вредить или быть полезным. Посему, не отлагая на долго своего приговора, потребовали к допросу сперва Фатиму и Шегеня; но как их не нашли и полагали, что конечно от страха они куда-то скрылись; то удовольствовались только свидетельством двух унаутов Ислана и Анзора и посторонних расспросом старой Гошенежь, которая ничего не знала. Наконец потребовали к суду мнимую преступницу: изнуренная, отягченная цепями, покрытая рубищем Зюльми явилась, как уличенная преступница; две старые женщины, поддерживали ее, плакали из сострадания; ее лицо будучи покрыто бжегопхой не могло пробудить жалости в сердцах холодных судей. Кади, разложив Алкоран, пред которым, заклиная ее объявить истину, стал допрашивать: <�Знаешь ли ты Канамата?> При сем имени и живо воображая труп своего любезного, над которым вчера терзали ее, она, затрепетав произвела жалобный вопль. Кади повторил вопрос - <�Знаю>,- сказала она с принуждением.- <�Любила ли ты его?> - <�Любила, когда не была женою.> - Кади усмехнулся,- дав заметить прочим, сколь она хитра, когда желает вразумить, что полюбивши кого-нибудь до замужества, можно разлюбить, сделавшись женою другого.- <�Сколько раз ты с ним виделась, будучи женою?> - <�Ни разу.> - <�К кому же, думаешь ты, приходил он ночью в гарем твой?> - <�Я не видела.> - <�Был ли он у тебя в последнюю ночь?> - <�Я спала и ничего не знаю.>- <�Но ты знаешь Канамата и любила его, а что он посещал тебя, это доказывает его труп, лежащий у ног твоих, и так - ты виновата.> - <�Я невинна! пусть Аллах судит того, кто губит меня>,- сказала Зюльми с последнею твердостью; но ее опять отвели в смрадный погреб.

Оставшись одна и чувствуя себя совершенно невинною, Зюльми не понимала, что с нею делают, для чего губят, не понимала, как попался Канамат. Веря однако предопределению судьбы, она почитала все предстоящее наказанием от неба за ее истинную страсть к Канамату, которую не могла истребить в себе, будучи женою ненавистного ей человека, и, проливая слезы раскаяния, ожидала своей участи с кротостью и терпением.

Недолго оставалась несчастная в ожидании; по приговору Шариата решено было: преступницу с высокой горы сбросить живую.

Али-Мирза спешил в тот же день утолить жажду злобной ревности своей исполнением приговора; тотчас приготовили легкую арбу, запряженную двумя черными быками. Осужденную одели в белую пелену, приложив руки ее к телу, как обыкновенно делают с умершими; потом обвязали ее так крепко, что она не могла пошевелиться; голову укрутили белым покрывалом. Младший мулла сел с нею в арбу; он держал ее между коленами как обыкновенно бывает, когда мулла отвозит умершего до могилы. Вооруженные черкесы, подвластные Али-Мирзе, рассыпались впереди и по сторонам для конвоя, а все члены духовного суда, после сделанного им во дворе вторичного угощения, поехали сзади. Арбу повезли в ущелье Баксанское - к Черной горе ближайшего мыса.

Бедная Зюльми, изнемогая от горести и отчаяния, умирала прежде смерти; покрывало, которым было закрыто лицо ее, не давало ей видеть окружающих ужасов. Как горлица, полумертвая от страха в когтях коршуна, так она находилась в руках грубого муллы, холодного исполнителя священного приговора. Али-Мирза с кровенеющими глазами и в мрачной думе, как тигр, утоляющий жажду крови, спокойно ехал за верною жертвою своей злобной ревности. В сердце его кипели страсти, представлявшие из него чудовище, недостойное имени человека; но таковы дети дикой природы: они не рождены для нежных ощущений; алчба к корысти, удовлетворение страстей, коварство, жажда мщения, любовь к неограниченной свободе - составляют отличительные черты характера сих питомцев снежного Кавказа.

Но вот уже арба въехала на крутой мыс; Мулла свел осужденную, почти полумертвую поставили ее на краю крутого обрыва высокой горы, обращенного к Баксану. Все присутствующие встали вокруг в молчаливом ожидании; мулла прочел отходную молитву.- Упадая с уступа на уступ, с камня на камеш, разбитая, изувеченная, окровавленная Зюльми скоро очнулась у подошвы мыса на земле. Сбежавшиеся туда из любопытства, еще слышали ее последние стоны. Посланные нарочно подняли труи и взнесли опять на гору для предания земле на месте казни.

Вид окровавленной, обезображенной жены поразил Али-Мирзу при первой встрече с ее трупом; ревность его утолилась - воспоминание первых восторгов страсти, которые он вкусил в ее объятиях, потрясло сердце его жалостью; злодей начал чувствовать раскаяние.

Хотели уже зарывать труп в приготовленную могилу и окружающие с любопытством взирали на окончание ужасного происшествия; вдруг раздаются вопли и, сквозь толпу народа прорываясь к умерщвленной, является отчаянная женщина с распущенными волосами, раздирая себе лицо и грудь, заливаясь собственной кровью, она взывала вне себя, как исступленная:

Постойте, злодеи! - не режьте ее...

Ах, сжальтесь над нею,- невинна она.-

В ней сердце так чисто, как светла струя.

Душа непорочна, как в небе звезда,

Язык непричастен преступных речей.

Смиренна, как голубь, незлобна она -

Добрее овечки, вернее всех жен...

О, прелесть ты света! О радость души!

Ни черные очи, ни сладость в устах

Тебя не спасли от погибели злой...

Зверь, Али! Омойся в невинной крови,-

Коварный Девлет! Ты посмейся ему!

Сестру ты обманом в злодейство введи,

С Шегенем лукавым учите меня,-

Пусть я призову Канамата к себе;

Ревнивого мужа пусть кровь закипит;

Пусть мщением лютым он гнев утомит;

И крови напьется невинной жены...

Ах! режьте, злодеи! - Терзайте меня!

Я, я погубила... невинна она! -

Ах! дайте отраду - убейте меня!

О, дочь моя! Где ты? - иду я к тебе.-

С тобой неразлучно жила - и умру.

Тебя погубила - и погибну сама.

Она бросилась к ближайшему черкесу, и, выхватив у него кинжал, мгновенно поразила себя в сердце и пала, издыхая, на ту, которую погубила своею безрассудностью. Это была Фатима. Обманутая Девлетом и мучимая раскаянием, она явилась, чтобы умереть вместе с злосчастною.

* * *

Скоро Али-Мирза удостоверился в невинности жены своей и за слепую ревность свою наказан был долговременным мучением раскаяния; Сверх того за бесчестие фамилии князя Атажухова он должен был, по определению Шариата, выплатить значительную пеню и едва мог примириться с раздраженными братьями погибшей. Коварный Девлет был преследуем, но тщетно: он умел укрываться в ущельях гор, промышляя разбоями с переменным счастьем. Сам Али для рассеяния грусти своей отправился за Кубань к Абазехам, с которыми подружившись, участвовал в их набегах. Между тем аул его с Баксана переселился далее на Урух, и черкесы, почитая старое место нечистым от влияния злого духа, ту гору, где два кургана скрывают прах погибших жен, прозвали - Кыз-Брун.