Хегайское племя занимало прежде важное место между черкесскими племенами. Князья этого племени, два родные брата, славились своим мужеством и щедростью. Старший из братьев, Атвонук, был средних лет, очень дурен собою, а младший, Канбулат, молод и красоты необычайной; плечи его были так широки, талия так тонка, что когда он лежал, то кошка проходила под его боком, не задевая пояса - а это верх черкесской красоты!

Сознавая свой физический недостаток, Атвонук не хотел жениться, но настойчивость и убеждение друзей заставили его взять себе жену с тем, однако, условием, чтобы и младший брат, Канбулат, последовал его примеру. Оба брата женились, и Канбулат, как бы предчувствуя что-то недоброе, вопреки обычаям своей родины, никогда не показывался своей невесте. Черкесская женщина в прежнее время пользовалась сравнительно значительнейшей свободою и принимала даже участие в делах общественных.

Пораженная красотою брата своего мужа, жена Атвонука искала случая с ним сблизиться. Однажды, в отсутствии мужа, приехали к ней в гости родственники и просили Канбулата провести, их в покои невестки. Отказать в такой просьбе было бы неприлично, невежливо и Канбулат принужден был против собственного желания побывать у жены брата. По удалении гостей, княгиня, под предлогом переговоров о домашних делах, удержала у себя Канбулата, и, с бесстыдством сладострастной женщины, потребовала от него клятвенного обещания провести с нею вместе наступающую ночь, угрожая, в противном случае, поднять тревогу и объявить народу, что он хотел ее обесчестить. Слова свои она подтвердила целованием молитвенника, который висел в серебряном футляре на ее груди. Удивленный бесстыдством, но сознавая безвыходность своего положения, Канбулат дал слово исполнить желание своей невестки и, в обеспечение его, поцеловал тот же молитвенник.

Наступила ночь. Канбулат явился, но объявил, что пришел не для того, чтобы быть преступником, а для того только, чтобы исполнить клятву, к которой присоединил другую, что зарежет свою невестку при нескромном порыве, при неуместной и соблазнительной ласке. Обнаженная сабля, как доказательство решимости и твердости слова, легла между ним и невесткою. С наступлением утра, Канбулат бежал с ненавистной ему постели, не заметив, как одна из трех стрел, которые носили тогда черкесы на себе и дома, подкатилась под кровать: он забыл даже о том, что у него было три, а не две стрелы...

Возвратившийся Атвонук в первую же ночь заметил чужую стрелу и, по обыкновенной длине узнал в ней стрелу брата.

- Чего я опасался, сказал он одному из своих друзей, то и случилось...

Оскорбленный Атвонук оставил свой дом и уехал к крымским татарам. Забытый всеми, он оставался долгое время незаметным при бахчисарайском дворе. Князь хегайский не терял, однако, надежды и работал неутомимо над осуществлением своего желания отомстить Канбулату. Своей настойчивостью и неутомимостью он успел склонить хана дать ему войско и повел многочисленный отряд татар на владения брата, почти смежное с владениями крымских татар. Распустив слух, что татары идут на отдаленное племя, Атвонук хотел достигнуть цели и захватить брата врасплох, но пегая лошадь открыла тайну. Приближенные Канбулата, узнав в стане татар лошадь Атвонука, дали знать своему господину. Князь бежал, однако, семейство его попало в руки мстителя - старшего брата.

В особой палатке помещена была пленница, жена Канбулата, женщина твердого характера и пылкого ума. Она была в то время беременна, тогда как преступная жена

Атвонука никогда не имела детей. Атвсгаук решил отомстить брату тем же, в чем подозревал его. Наступила ночь и он отправился к пленнице, чтобы насытится самым гнусным образом...

Гордо пленница встретила своего мстителя.

- Наш повелитель, сказала она - так величают черкешенки старших братьев своих мужей - ты торгуешь не совсем чисто: меняешь бесплодную корову на тельную...

Слова эти устыдили Атвонука; он оставил свою невестку и объявил ей, что отныне будет считать ее родною сестрою. Такое признание не означало еще примирения с братом: Атвонук обратил весь свой гнев на разорение аулов, подвластных Канбулату. Последний, скрывшись от преследований брата, поехал к жанеевцам, жившим на юго-восток от хегайского племени. Десяток или два бедных хижин настоящих обитателей Каракубанского острова суть единственные потомки жанеевцев, некогда многочисленного воинственного племени, выставлявшего тысяч десять всадников и страшного для соседей. Один из представителей жанеевцев, князь Хакушмук, человек уважаемый и могущественный, был в кровной вражде с Канбулатом. Последний в одном из набегов убил его сына...

И вот, в одно утро, у ворот ограды маленькой кунакской этого князя остановился всадник на вороном коне. Дом был пуст: князя не было дома. Пользуясь отсутствием владельца, разбрелись и его слуги. Оставив свою лошадь у ограды, приезжий вошел в кунакскую и лег на скамейку. Одна из прислужниц, пришедшая убрать комнату, была поражена его красотою и тотчас же объявила своей госпоже о приезде гостя. Княгиня отправилась в кунакскую, в полном убеждении встретить там одного из самых близких друзей мужа: в противном случае, гость не пришел бы в маленькую гостиную, назначенную только для почетных лиц, а остановился бы в общей большой гостиной.

Как только княгиня перешагнула порог комнаты, незнакомец вскочил и бросился к ней.

- Будь моею восприемною матерью! - проговорил он, дотронувшись до ее груди.

Перед княгинею стоял Канбулат - убийца ее родного и единственного сына. Как ни велик был гнев княгини при первом взгляде на убийцу сына, но преступить строгие и священные законы гостеприимства не в силах, не в характере черкеса. Следуя народному обычаю, княгиня взяла Канбулата под свою защиту и поместила в безопасном месте.

Прошло несколько времени. В одну из отлучек мужа княгиня приготовила пир и, собрав из своего племени самых почетных старшин, поручила им просить старого князя, чтобы тот дал слово исполнить одну из самых кровных и заветных просьб ее.

Сидя вечером в своей кунакской, князь ничего не подозревавший о происходившем в доме, был немало удивлен, когда к нему явились старшины, сопровождаемые служителями с блюдами, наполненными разными кушаньями. Князь принял старшин ласково. Сели за ужин, полные чаши стали ходить по рукам и разговор оживился. Старшины объявили тогда князю свое поручение.

- Согласен! - сказал развеселившийся старик, но с условием, чтобы княгиня сама и при всех открыла мне свою тайную просьбу.

В прежнее время, в высшем классе черкессого общества жена никогда не приходила к мужу в присутствии посторонних, и потому двое из старшин отправились к княгине объявить волю князя. Она не затруднилась нарушить обычай и, в сопровождении тех же посланных, вошла к пирующим.

- Я прошу тебя оказать гостеприимство этому человеку,- сказала она, указывая на следовавшего за нею Канбулата, и при этом объяснила обстоятельства, вынудившие ее принять его под свою защиту.

Неожиданная встреча эта взволновала старого князя.

- Конечно, отвечал он с наружным спокойствием и некоторою важностью, я не могу мстить человеку, который в моем доме ищет моего покровительства; но ты напрасно вздумала поить нас перед открытием твоей тайны,. столь для нас приятной: мы могли забыться и наш стыд пал бы тогда на тебя.

- Острие стрелы прошло, так перья не сделают вреда, заметили дворяне, умевшие позлословить и польстить, и просили княгиню прислать, по этому случаю, еще бузы и браги.

- Дельно! заметил и старый князь; только послаще той, которую ты мне поднесла теперь...

На следующий день жанеевский князь объявил Канбулата своим гостем; но, следуя обычаям, требовал от него плату за кровь, объявив, что как все богатство Канбулата заключается теперь в лошади и оружии, то он удовольствуется и этим.

Канбулат исполнил требование: оставил у себя только одну саблю, но и ту должен был отдать, по вторичному требованию жанеевского князя.

- Что сказал Канбулат, отдавая саблю? - спросил князь принесшего ее старшину.

- Сказал только, отвечал тот, что саблю не считает драгоценностью, а оставил ее у себя для обороны от собак. Тут у него, прибавил старшина, на глазах, кажется, навернулись слезы.

- Он достоин и оружия, и уважения! перебил князь. Отнесите все обратно и скажите, что я хотел только испытать его, хотел узнать, принадлежит ли он к числу людей, которые служат основой умной поговорке наших предков: храброго трудно полонить, но в плену он покорен судьбе; а труса легко взять в плен, но тут-то, когда уже нечего бояться, он и делается упрямым. Скажите ему, что я раскаиваюсь в моем желании испытать его, и пока он мой гость - моя рука, мое оружие, все принадлежит ему.

Изгнанник был более чем доволен великодушием своего врага - покровителя; но, по местным обстоятельствам, не мог оставаться у него слишком долго, и потому просил жанеевского князя проводить его к бжедухам, жившим в вершинах речек Псекупса и Пшиша.

Представители сильного бжедухского племени были в сборе, на совещании по общественным делам, когда среди их явился жанеевский князь в сопровождении своего гостя. Объяснив причину своего прибытия, старый князь поручил Канбулата великодушию их племени.

Обнажив, по тогдашнему обычаю, голову, Канбулат обратился к собранию:

Бжедухи! отдаюсь под защиту вашего поколения. Отныне, после бога, на вас моя надежда. Не мои достоинства, а ваша честь и слава порука мне в вашем великодушии.

Бжедухи объявили себя защитниками гостя. Семь лет тянулась с тех пор самая ожесточенная война между братьями; лучшие воины с обеих сторон остались на поле сражения; разорение и кровопролитие опустошили землю и истощили обе стороны враждовавших, но ни та, ни другая сторона не хотела уступить и вражде не предвиделось конца.

Виновница всех несчастий - жена Атвонука, жившая у своего отца, вздумала сшить полный мужской костюм и послала его в подарок Канбулату.

Посланный был захвачен Атвонуком, узнавшим работу своей жены. Желая еще более убедиться в преступной связи брата с женою, Атвонук, отправив посылку с своим слугою, поручил ему просить Канбулата на мнимое свидание. Канбулат изрубил в куски подарок ненавистной ему женщины и приказал ему отвезти тому, кем он прислан, прибавив от себя, что кто впредь к нему явится с подобным поручением, того он повесит на первом попавшемся дереве.

Этот поступок внушил Атвонуку мысль, что брат не так виновен, как он предполагал, и он решился помириться. После переговоров братья съехались на свидание.

* * *

Особенности характера мужчин перешли частью и на женщин, которые не менее гордились своим происхождением, отлично знали старшинство родов княжеских и дворянских и важность каждого рода. Необходимые по этим статьям сведения передавались из поколения в поколение с истинно аристократическим отпечатком.

Обращение черкесских девушек было скромно и исполнено достоинства. Красота их с давних пор не находила соперниц: правильные черты лица, стройный стан, маленькие руки и ноги, походка и все движения являли что-то гордое и благородное. Все, кто только мог видеть черкесских женщин, свидетельствуют, что между ними встречаются такие красавицы, при виде которых невольно останавливаешься, пораженный изумлением. <�Про черкешенок> - говорит очевидец - <�можно сказать, что они вообще хороши, имеют замечательные способности, чрезвычайно страстны, но в то же время обладают необыкновенною силою воли>.

Чтобы составить себе понятие о красоте черкесской девушки или женщины, представьте себе прелестные темно-карие глаза, опушенные шелковистыми ресницами; взгляд девушки - то спокойный, то с томным и страстным выражением, то устремленный вдаль и пытливо перебегающий с одного предмета на другой. <�Нежный румянец>, пишет очевидец, <�залитый по маленьким щечкам, самые формы нежные, почти воздушные и, вместе, столь совершенные и пластичные, все это, казалось, принадлежало возрожденной богине любви. С другой стороны, детски спокойный взгляд, благородно обрисованное чело, розовые линии рта, которые, казалось, скорее намекали на коралловые уста, чем обнаруживали их, и что-то особенное во всей фигуре придавали девушке вид такого благородства и достоинства, что всякое чувственное помышление исчезало при ее приближении>.

Темно-каштановые волосы, подстриженные по-горски, оттеняли необыкновенно белое лицо и довершали очарование.

Конечно, понятие о красоте женщин есть понятие относительное; нельзя сказать, чтобы все черкесские женщины без исключения были красивы, но, во всяком случае, они служат лучшими представительницами прекраснейшего белого, или так называемого, кавказского племени. Красоте их очень много вредила оспа, для предохранения от которой не предпринималось никаких мер; плоскость стана отнимала также много красоты. Обычай надевать на девушку корсет с раннего возраста и не снимать его до замужества, делал то, что красавица не развивалась, следовательно, красота женщины теряла многое.

Корсет этот, надеваемый под рубашку, носит название пщащэ - кафтан (девичий кафтан). Пщащэ - кафтан состоит из кожаного, холщевого или из какой другой материи корсета, со шнуровкою спереди и с двумя гибкими деревянными пластинками, сжимающими обе груди. Плоская талия и не полная грудь, по понятиям черкесов, первое условие красоты девушки. Знатные девушки шили иногда корсет из красного сафьяна или бархата и обшивали его серебряными и золотыми галунами; в последнем случае он бывал с короткими полами и серебряными застежками на груди. Такой корсет надевался сверх рубашки, под верхнею одеждою, и преимущественно в дни праздников. Хотя корсет вместе с ростом дитяти переменялся и надевался с единственной целью дать девушке стройность и гибкость стана, но, сообщая красоту в одном, препятствовал развитию груди, делал ее чрезвычайно плоскою, а главное стеснял движения девушки.

По выходе замуж девушки, молодой супруг распарывал кинжалом шнур корсета, но делал это с особенною осторожностью, чтобы не захватить тела или сафьяна. Неловкость или ошибка, в том случае, ставились молодому в большое бесчестье. Рассказывают, что, после снятия корсета, у молодой замужней женщины грудь вырастает в две недели.

У абадзехов и у некоторых шапсугских фамилий девушки не носили корсетов; оттого и женщины их более красивы и кокетливы.

Черкесский женский костюм чрезвычайно живописен. Поверх широких суженных книзу шароваров, надевается длинная белая рубашка из бязи (бумажного холста) или кисеи, разрезанная на груди, с широкими рукавами и с небольшим стоячим воротничком. По талии рубашка стягивается широким поясом с серебряною пряжкою. Сверх рубашки надевается шелковый бешмет какого-нибудь яркого цвета. Бешмет шьется короче колена, с короткими выше локтя рукавами, полуоткрытый на груди и украшенный продолговатыми серебряными или другими металлическими застежками. На ногах легкие красные, сафьяновые чувяки, обшитые галуном; на голове круглая шапочка, с небольшим околышем из смушек, обложенная серебряным галуном; верх шапочки повит белою кисейною чалмою с длинными концами, падающими за спину. Из-под шапочки вьются, всегда распущенные по плечам, волосы и придают много прелести костюму и красоте девушки.

Черкесы не скрывали своих девушек; девушки не носили покрывала, бывали в мужском обществе, плясали с молодыми людьми и ходили свободно по гостям; каждый мог видеть девушку и прославлять ее красоту. Замужние женщины были скрыты для постороннего глаза, в сокровенных комнатах сакли. Выходя из своего жилища, женщина должна была закрываться; потому что, по словам Магомета, <�прелюбодеяние глазами преступнее прелюбодеяния действиями>.

Черкесские девушки были очень целомудрены, несмотря на предоставленную им свободу, и весьма редко впадали в ошибку. Нравственность черкесских жен была также довольно строга, но примеры нарушения супружеской верности бывали нередки, в особенности у шапсугов, где женщины необыкновенно хороши. Там, несмотря на ревность мужей, неверность жен часто служила поводом к кровавым сценам; не менее того, шапсуги любили волокитство. Еще не так давно женщины пользовались у них гораздо большею свободою и каждая должна была иметь любовника. Это служило вывескою достоинства женщины и мужья гордились тем, что жены их любимы другими мужчинами. Теперь не то: любовь к постороннему мужчине считается чувством неприличным и надо скрывать ее в тайне. Но то, что позволялось женщине, то считалось во все времена постыдным для девушки, и потому они всегда тщательно сохраняли свое целомудрие. С ранних лет все мечты девушки были направлены к одной цели: выйти замуж за бесстрашного воина и чистою попасть в его объятия. Малейшее увлечение со стороны мужчины приводило девушку в робость и она с неудовольствием и страхом отталкивала от себя соблазнителя.

Черкесы редко рано выдавали дочерей замуж и предоставляли часто им право выбирать жениха. На аульных свадьбах девушка могла видеть молодых людей, которые, в свою очередь, давали ей заметить свою любовь взглядами и выстрелами в честь ее, когда она танцевала; но разговор и какие бы то ни было объяснения с девушкою не допускались. Через друзей и доверенных лиц молодой человек узнавал чувства девушки и тогда уже сватался. Хотя в большей части случаев родители и не препятствовали дочери выбирать себе жениха, но случалось нередко, что, дав слово одному, способствовали другому, более богатому и знатному, в похищении своей дочери, а девушка, раз похищенная, становилась женою похитителя. Такая продажа дочерей хотя редко, но случалась у черкесов и вызывала со стороны обиженного жениха кровавые мщения.

По основным началам гражданского и уголовного права черкесов, невеста составляла неотъемлемую собственность жениха. Если в то время, когда невеста находилась еще в доме родителей, она была похищена другим, то жених не только был вправе преследовать похитителя, но обязан мстить ему. Такое оскорбление принадлежало к числу нестерпимых обид и, для восстановления своей чести, жених, по обычаю страны, должен был решаться на самые крайние меры, чтобы только получить удовлетворение. Ссоры подобного рода вызывали всегда со стороны обиженного ужасные сцены. Родители, содействовавшие похищению, лишались калыма (выкупа за дочь), а невеста принадлежала, по праву, первому жениху, если похититель не успевал на ней жениться.

Следующая легенда хорошо рисует характер и поступки обиженного.

То было давно, в те блаженные времена, когда черкесские красавицы славились далеко, когда вся страна блистала ими, как небо в темную ночь блистает звездами, а наездники как метеоры, как вихрь летали по Черкесии, оставляя за собою кровавые следы.

Как луна между звездами, блистали прекрасная Тюль, и как молния сверкал знаменитый наездник Кунчук, созданный из дерзости, удальства и <�готовый на хвосте черта переплыть через Азовское море>.

Гюль часто засматривалась на удалого Кунчука, а он был неравнодушен к прелестной девушке. Сердца их стремились друг к другу и вот Кунчук, казалось, был близок к блаженству, мог назвать себя счастливейшим человеком на свете, потому что был женихом прекрасной Гюль. Он мечтал уже о счастии скоро назвать ее женою, как вдруг несчастье обрушилось ему на голову.

Однажды паша Азова был в гостях у соседа Кунчука. На празднике этом была и прекрасная Поль. Она поразила пашу своею красотою.

- Чья она? - спросил паша.

- Невеста Кунчука,- отвечали ему.

- Что стоит? - спросил опять паша.

Покупка турецкими сановниками черкешенок была не редкость; пленопродавство существовало в Черкесии почти до наших дней. Жители северо-восточного берега Черного моря вели с доисторических времен обширную торговлю людьми, и многие греческие колонии, покрывавшие этот берег, обязаны были своим цветущим состоянием единственно этой торговле. Гаремы наполнялись черкешенками, торговля которыми, с основанием турками крепостей Анапы и Сухума, еще более усилилась. Вывоз в Турцию женщин производился в таком большом количестве, что некоторые приписывают черкешенкам улучшение турецкой породы.

Сцены торговли женщинами ежедневно повторялись на черкесском берегу, несмотря на все старания наших крейсеров прекратить эту торговлю. <�Не оправдывая черкесов в этом деле>, говорит очевидец, <�я не буду и строго судить их. У мусульман девушка, выдаваемая замуж, равномерно продается: отец, брат или ближайший родственник, у которого она жила в доме, будучи сиротою, берут за нее калым (плату, выкуп). Черкесы при том же редко продавали своих дочерей, а продавали туркам преимущественно рабынь или пленниц, отдавая их в руки своих одноверцев>. В этой продаже, смотря глазами продаваемых, не было ничего оскорбительного их человеческому достоинству. Проданные почти всегда первенствовали в гаремах богатых турок, а когда на них выпадала несчастная жизнь, то тут никто не винил продавца, объясняя, что проданной так было написано в книге судеб. Почти каждая черкешенка, шедшая на продажу, мало горевала, лаская себя надеждою на будущие блага.

- Я здесь рабыня, говорила она, а там, сказывают, буду непременно госпожой; мне дадут хорошие платья, дадут денег, я стану пересылать их отцу и матери, а если будет много денег, так выкуплю их на волю и перевезу к себе за море.

После такого понятия туземцев о самой унизительной для человеческого рода торговле, не удивительно, что паша, свыкшийся с нравами черкесов, мог спросить, что стоит Гюль: он знал, что за деньги можно купить на выбор каждую черкешенку. Однако, на этот раз, громкий смех присутствующих был ответом на последний вопрос паши. Не оставляя своего намерения и плененный красотою девушки, паша решился, во что бы то ни стало, приобрести красавицу. Часто там, где не продают явно, торгуют тайно: не один воз бархата, парчи, сукна и всякого добра перешел тайком из кладовой паши в саклю отца Гюли. Она была продана...

Однажды утром, когда отец нарочно скрылся из дому, в комнату Гюль вошел черкес.

- Кунчук требует скорейшего соединения, сказал он ей шепотом: отец твой скряга, он рад будет, если ты убежишь к жениху и тем избавишь его от издержек на свадьбу.

Гюль согласилась и с нетерпением ждала наступления ночи; но день тянулся для нее невыносимо долго. Когда темнота покрыла землю <�сорока покровами, а каждый из них был чернее совести кадия>, тогда к терновой ограде дома, где жила красавица, подъехало человек десять всадников. Гюль вышла к ним навстречу и в одно мгновение мчалась уже по степи. Сердце ее билось от радости, что скоро увидит милого; но она ошиблась: не кунчуковы то были посланные, а ногаи, подосланные пашою, и с ними тот черкес, который утром приходил обмануть красавицу. Гюль очутилась не в объятиях Кунчука, а в ненавистном ей гареме паши.

Долго несчастная не могла свыкнуться со своим положением; едва паша приближался к ней, как она грозила ему кинжалом и клялась зарезаться, если он еще хоть на шаг подступит. Бледная как смерть, она тосковала и проводила бессонные ночи. Так прошло несколько дней, и тот кто был виною несчастья молодой красавицы, тот стал орудием ее освобождения. Предавший и обманувший Гюль черкес надеялся сделаться любимцем паши и первым богачом Азова, но ошибся в своих предположениях.

- Ты вчера продал свою госпожу, сказал ему паша, а завтра продашь меня, если кто посулит тебе много золота: знаем вас!

Затаив злобу, черкес остался служить в страже паши, но с твердою решимостью отомстить ему; изменивши один раз, ему ничего не стоило изменить и в другой - он стал теперь сообщником Кунчука.

Бедный, опозоренный жених бросался из стороны в сторону, искал случая возвратить красавицу и жестоко отомстить похитителю. Предложение черкеса было принято с радостью, хотя в душе он более чем презирал изменника.

<�Черные тучи висели над Азовом; порой вырывалась из них пламенная молния, небо вспыхивало и снова темнело; дождь накрапывал, гром грохотал гулко. Но город тихо засыпал; огоньки один за другим погасли, и только оклик часовых на стенах крепости прерывал его могильное безмолвие... Наконец и то стихло>.

В такую ночь, на одной из стен крепости стоял часовым изменник-черкес. Он тихо спустил в ров лестницу и осторожно, как змея, пополз к куче панцирников, притаившихся на земле неподалеку от крепости. Подползший шепнул что-то на ухо Кунчуку - и сто броней заскользили по траве так тихо, что сама трава не слышала шелеста и звука кольчуг.

Изрубить стражу, разбить двери гарема и поджечь со всех сторон город было делом одного мгновения для отважной шайки удалых и прекрасная Гюль очутилась в объятиях Кунчука. Храброму джигиту было недостаточно, что он успел отнять и возвратить свою невесту: сердце его пылало мщением, и притом самым жестоким. Передав свою невесту в надежные руки товарищей, Кунчук, в сопровождении изменника-черкеса пошел отыскивать пашу, чтобы отомстить за бесчестие...

* * *

Достигнув берегов Кубани, партия расположилась отдыхать. Наездники стреножили лошадей, построили два шалаша, один для красавицы, другой для Кунчука, и старались веселостью превзойти друг друга. Ночь прошла тихо и спокойно. На утро черкесы увидели за собою погоню и только тогда, когда она была уже близко. Отдыхавшие не успели собраться; погоня настигла и черкесы падали под ударами неприятельских шашек. Кунчук отправил невесту и пленниц к переправе, но она была отрезана и занята неприятелем. Переколов своих лошадей и сделавши из них завалы, черкесы дрались отчаянно, однако ряды их редели, число уменьшалось. Кунчук уговаривал прекрасную Гюль отдаться в руки неприятеля; но она не соглашалась. Тогда отчаянный любовник охватил одною рукою ее стан, другою, управляя страшною саблею, бросился сквозь толпу врагов к берегу Кубани. Пораженный смелостью наездника, неприятель расступился; Кунчук уже на берегу... но берег высок, внизу кипят бурные волны глубокой реки, а сзади

мечи неистовых врагов - значит смерть или плен - и он с разбега бросился с обрыва. Волны с шумом расступились и, скрыв навсегда под собою двух любовников, бурно пенясь и клокоча, потекли обычным путем...

С тех пор крутой мыс, видный с восточной батареи Павловского поста, в верстах пяти от него, вверх по Кубани, черкесы называют Кунчуков спуск.

* * *

Черкешенки любили славу и доблесть: молодость мужчины, его красота и богатство - это такие качества, которые ровно ничего не значили в глазах девушки, если с ними не соединялись храбрость, красноречие и громкое имя. Девушка, не задумываясь, предпочитала седого удальца юноше, богатому и красивому. Другое условие, чем руководствовалась девушка при выборе жениха, было равенство происхождения. Нигде так строго не следили за чистотою происхождения, как между черкесами. Они были чрезвычайно разборчивы в этом отношении и так далеко заходили в своих понятиях о чистоте происхождения, что княжеское звание сохранял только тот, кто родился от брака князя на княжне. Редкая девушка согласилась бы выйти, а еще более редкие родители выдать свою дочь за человека, не равного ей по древности рода. Исключением могли быть только слава жениха и его громкое имя.

Расскажу легенду, относящуюся к выбору жениха.

Давно то было, когда, в горах и среди непроходимых лесов, жил кабардинский князь Джан-Клич-Улудай. Денег у него было что у солнца Ирана (персидского шаха?); рабов столько, сколько звезд на небе. Сам князь богатырь был, уносил с чужого двора быка на плечах, а идет по лесу - дубы перед ним как тростинки валятся. Один раз вражий аул дани не внес: рассердился князь, свалил гору и задавил непокорных. Казалось бы, чего не доставало князю, а он часто задумывался, хмурил брови, словно две громовые тучи.

Кручинится князь, что нет ему равного, что нет жениха для дочери-невесты. Шекюр-Ханум, такой красавицы, которая могла бы быть жемчужиной среди райских гурий.

Наконец Улудай собрал к себе узденей (дворян).

- Объявите, сказал он им, всему миру от Дербента до Анапы, что лишь тот назовется моим зятем, кто совершит такое дело, какого в горах еще никто не совершал.

С тех пор удалые князья, видевшие Шекюр-Ханум, не ели, не пили и не спали, а только мечтали о том, как бы оказать такую храбрость, чтобы стать достойным красавицы, чтобы слава о подвиге, достигнув до ушей ее, проникла в самое сердце, а это - у женщин лучший и прямой путь к любви.

Прошел месяц, прошел и другой; на двор к Джан-Кличу прискакал витязь, закованный весь в броню. По обычаю, уздени князя встретили гостя, приняли лошадь, оружие и отвели его в кунакскую.

- Салам алейкум! (Благословение господне над тобой) проговорил гость, наклонив голову и приложив руку к сердцу.

- Алейкум салам! (Да будет благословение и над тобой),- отвечал гордый хозяин, не вставая с места.

- Я Джембулатов,- объявил приезжий,

- Добро пожаловать! Имя знакомое... слыхал об удальстве - садись.

- Целому миру известно, начал опять гость, какого жениха ты хочешь для дочери. Ты знаешь моего отца: от Дербента до Анапы не было человека храбрее, сильнее и выше его. Когда бывало, поднимается во весь рост, то луна задевает за макушку его головы.

- Правда, отвечал Джан-Клич - велик был твой отец, сам его видел и старики говорят, что горы ему по плечи; но когда мой отец выпрямлялся, то твой проходил под его ногами...

- Пожалуй, перебил его гость, не будем считаться отцами; скажу я лучше о себе. Собрав пять тысяч панцирников, скакал с ними до Дона... отогнал пять тысяч коней. Они там на долине, возьми их в калым за дочь; я сделал то, чего никто не делал на свете от Дербента до Анапы.

- Ты сделал славное дело, но Кунчук сделал больше тебя: со ста панцирниками он ворвался в Анапу и убил пашу, сжег город, освободил свою невесту и ускакал обратно. Будь моим гостем, но мужем моей дочери не будешь.

На следующий день является новый гость и претендент.

- Переплыл я через Терек один, без товарищей, начал пришедший: ночью прокрался мимо караульных в станицу, переколол сонных двадцать человек, отрезал у них правые руки, зажег станицу, вышел, никем не примеченный в общей суматохе, а тебе принес двадцать рук - вот они, перечти!.. Я сделал то, чего никто не делал - отдай мне дочь свою.

- Видел я пожар станицы, отвечал Джан-Клич, и слышал, что ты это сделал, но Хевсур Аната-Швили сделал больше тебя. Из мести за смерть своего отца, он днем пришел в кистиыский аул, в дом старшины, окруженного семейством; на вопрос - зачем явился? Аната отвечал: за твоею головой, в отмщение за смерть отца. Старшина захохотал, но Аната одним взмахом кинжала снял его голову, схватил ее, пробился к выходу из сакли, прошел аул сквозь толпу кистинов, поражая на смерть всех встречных, убил тридцать человек, скрылся в горы и весь израненный, истек кровью на пороге родной сакли, принеся домой голову убийцы отца своего... Будь моим гостем, но мужем моей дочери не будешь...

Много являлось молодых князей рассказать свои подвиги Джан-Ханум.

Однажды Джан-Клич отпустил всех своих узденей (дворян) и нукеров (служителей) на хищничество за Терек и только сам один остался в доме. Дверь в кунакской неожиданно скрипнула: Джан-Клич обернулся - перед ним стоял статный молодец.

- Добро пожаловать, что нужно? - спросил он незнакомца.

- Пришел за твоею дочерью,- отвечал тот.

- Ого, какой молодец! А знаешь ли, что сотни славнейших молодцев и удальцов всего света напрасно домогались этой чести и никто не мог получить.

- Знаю и смеюсь над ними! - А я получу то, за чем пришел.

- Право... Что же ты сделал такого, что бы давало тебе право быть счастливее сотни твоих предшественников?

- Пока ничего, а сделаю...

- Когда сделаешь, тогда и приходи.

- Не гони! увидишь, что сделаю; но прежде ты скажи сам-то ты храбр ли, силен ли?

- Слава Аллаху! отвечал Джан-Клич с достоинством: в нашей фамилии еще не было труса и имени Улудая боятся от Дербента до Анапы! А силен ли я?.. Вот дедовские панцири, подними, если сможешь... Я ношу их на себе...

- О, да! Ты храбр и силен! ни тебя, ни предков твоих никто еще не побеждал!..

- И не будет такого счастливца, отвечал с самодовольством Джан-Клич.

- Правда ли?..

Вдруг незнакомец вскочил выхватил кинжал и приставил его к груди Улудая.

- Слушай, сказал он ему: сопротивление напрасно, ты один, а у меня - посмотри в потолок - двенадцать нукеров целят в тебя.

Взглянул Улудай вверх и видит двенадцать дул, направленных в него сквозь крышу сакли.

- Я могу сделать то, продолжал незнакомец, чего еще никто никогда не делал: могу убить одного из Улудаев, убить тебя... Хочешь, сделаю?

- Нет, не хочу.

- Но ты согласен, что могу сделать то, чего еще никто не сделал?

- Совершенно согласен.

- Итак, я исполнил условие> по которому могу жениться на твоей дочери.

- Исполнит и я исполню данное мною слово; но это еще не все.

- А что еще?

- Чтобы сделаться мужем моей дочери, надо исполнить то, что она потребует.

- Как так? Об этом не было объявлено.

- Нет, извини, условие записано в коране андреевского эфендия Сулеймана.

Делать было нечего; претендент, вместе с отцом, отправились к красавице. Прекрасная Шекюр-Ханум сидела в своей половине на парчовых подушках, окруженная старухами. Красавица приветливо встретила молодого и статного князя.

- Мне легко угодить, сказала она сладким голосом, и с лукавою улыбкою устремила на него свои взоры.

Князь отвечал, что готов для нее исполнить даже самое трудное дело.

- Сделай самую обыкновенную вещь, сказала красавица. Если ты назовешь и сделаешь сто дел и не отгадаешь задуманного мною и известного этим трем старухам, то я не буду твоею женою.

- Изволь... я совершу намаз.

- Раз! провозгласили старухи и черкнули углем на стене.

- Сделаю пять омовений.

- Два! просчитали старухи.

- Пообедаю.

- Три!

- Украду лошадь с конюшни соседа.

- Четыре!

Сколько не называл князь, но угадать не мог, и дело самое обыкновенное не было названо.

- Ступай, подумай, сказала княжна, а то скоро будет то, что и ты потеряешь право на мне жениться.

Опечаленный, вышел князь из сакли невесты. Смеркалось; можно было ожидать скорого возвращения узденей и нукеров Джан-Клича, и тогда, конечно, жених сделался бы жертвою своего наглого поступка.

Князь торопился опять в саклю невесты, говорил ей самые обыкновенные вещи, дошел до девяносто девяти и не угадал. Положение становилось крайне затруднительным. Как бешеный, выбежал молодой князь из сакли невесты: голова его горела, холодный пот обдавал все тело, члены дрожали.

На дворе опять слышит топот, видит чернеющих вдали узденей Джан-Клича: смерть неизбежна.

- Я погиб и храбрые товарищи! кричал он, пусть и она погибнет от моего кинжала - не доставайся никому! Князь с гневом бросился к сакле, но в это время из-за угла показалась старуха: она не удержала на языке тайны, подозвала к себе князя, шепнула ему на ухо и сама поспешно скрылась.

Тот вбежал в саклю Шекюр-Ханум и, взволнованный, не мог выговорить рокового слова, а только показал на конец кинжала и баранью шкуру, которою обтягивается грудь черкешенок.

- Я твоя! радостно вскрикнула княгиня и протянула ему обе руки.

- Будь осторожен, не порань груди в первый день брака, сказал Улудай...

Черкешенки отличаются замечательным искусством в работах; скорее износится и разорвется самое платье, чем лопнет шов, сделанный их рукою, серебряный галун черкесской работы крепок и изящен.

Во всем, что работали женщины, виден тонкий вкус и отличное практическое приспособление. Умение хорошо работать считалось, после красоты, первым достоинством для девушки и лучшею приманкою для женихов. Замужних женщин никто не видел; они сидели дома, занимались детьми и хозяйством. Им дозволялось принимать у себя родных обоего пола, но коран воспрещает вход в чужой дом, без согласия на то хозяина.

Мужу предоставлено господство над женою, так как на него возложено содержание жен. <�Господь охраняет жен>, говорит коран, <�через покровительство мужа, и потому жена должна повиноваться мужу и сохранять всякую тайну>. Мужья считают своих жен рабынями, существами безответными, которым даже не дозволяется жаловаться на мужа. Такое рабство происходит от обычая платить калым родителям за невесту.

По коренным магометанским законам, кроме мужа никто не имеет власти над женою. Муж, желающий наказать свою жену, обязан делать ей сначала словесные наставления, потом, оставляя ее одну на супружеском ложе, воздерживаться от сношения с нею и, наконец, наказывать телесно, но без причинения увечья или ран. В последнем случае, жена может жаловаться кадию, и тот подвергает мужа телесному наказанию...

Жена могла беседовать с мужем только ночью, во время супружеских свиданий; присутствие же мужа в ее покоях днем считалось предосудительным. Жена не имела права проститься с умершим мужем; ей не позволялось быть в той комнате, где лежал покойник. Мертвого сына матери дозволялось видеть, но близко подходить к нему или проститься с ним нельзя. Женщины в определенных по закону случаях, могли быть свидетельницами как по гражданским, так и по уголовным делам, но показание их принималось только при одинаковости показания нескольких мужчин. Показание одних женщин, как свидетельниц, принималось исключительно в вопросах относительно рождения, физических недостатков женщин и родства по кормилице. Женщины могли быть поверенными в делах о браке и разводе; могли быть назначаемы опекунами, если не было в виду мужчин благочестивых и достойных. Над беременною женщиною воспрещалось совершать кровомщение и подвергать ее телесному наказанию до разрешения от бремени.

Кроме мужа, женщина может показывать лицо только отцу, сыновьям, братьям, сыновьям брата и сестры, тестю, сыновьям мужа от другой жены и всем вообще детям, не понимающим еще различия полов. Даже и между собою женщины должны соблюдать, в этом отношении, некоторого рода приличия. По суровым и воинственным нравам черкесов, считалось неприличным мужу показываться вместе с женою вне дома, а отцу ласкать детей своих при посторонних.

Несмотря на такое незавидное положение женщины, она все-таки могла считаться счастливою, в сравнении с женщинами других горских народов. Хотя у черкесов на долю женщины и выпали самые тяжелые домашние работы, но это явление принадлежало к обычаям народа, а не происходило от жестокости нравов. Случаи сурового обращения с женщинами бывали очень редки, и там, где они встречались, почти всегда виною тому бывала сама женщина. У черкесов, если женщина и не пользовалась самостоятельностью, зато пользовалась ролью прихотливо-оберегаемой игрушки. Она была сыта, одета всегда лучше мужа и прочих членов семейства, занималась рукодельем и зачастую муж работал вместе с нею в поле.

Черкесы чрезвычайно щекотливы относительно женской добродетели, ее нравственности, и мстили за оскорбление женщины жестоко.

Обида, нанесенная семейству обесчещением женщины или девушки могла быть, впрочем, покончена миролюбивым соглашением и тогда обидчик платил пеню из двадцати четырех голов крупного скота; в противном случае, одно оружие смывало бесчестие, и все способы для удовлетворения обиженного были дозволительны.

В отношении поведения и прав на целомудрие, черкесы разделяли женщин на три категории: девушек, замужних женщин и вдов. Самая строгая нравственность требовалась от девушки и наблюдение за этим возлагалось на родителей, перед которыми девушка и отвечала; женщина отвечала только перед мужем, а вдова не отвечала ни перед кем, могла делать что ей угодно, лишь бы не нарушала общественной стыдливости. Вдова имела право жить как ей угодно, и никто не вправе был вмешиваться в ее дела, если не было нарушено приличие. Если она была знатна, хороша собою и богата, то и в полудикой Черкесии могла надеяться скоро выйти замуж, даже после многих любовных грешков и похождений. По обычаю народа, если женщина овдовеет, один из братьев покойного мужа может на ней жениться; но это не было обязательно, и брак, в случае взаимного несогласия, мог и не состояться. Вдове предоставлялась, в этом случае, полная свобода.

Потеря невинности девушкою считалась не преступлением, а несчастием. Черкесы всю вину относили на соблазнителя, которого ожидала непременная смерть, если только он не мог или не хотел жениться на соблазненной им девушке. Такой человек лишался прав на гостеприимство; ему не было пощады. Чтобы спасти свою жизнь, обольстителю оставалось одно средство: оставить аул свой и бежать к соседям или в какое-либо отдаленное селение.

Нарушение супружеской верности замужнею женщиной считалось тяжким преступлением, которое влекло за собою нередко смерть женщины, а иногда и рабство. Участника в подобном преступлении также убивали. Казнить преступную жену предоставлялось самому мужу. В прежнее время, он обрезал жене кончик носа и выгонял из дома. В этом отношении, виды наказания женщины были чрезвычайно разнообразны и вполне предоставлены своеволию мужа. Он имел право убить преступную жену, не навлекая на себя кровомщения и не делаясь ответственным перед ее родственниками. Он мог просто развестись с женою, не подвергая ее наказанию. Разводы допускались у черкесов и обыкновенно исполнялись отсылкою жены к ее родственникам и требованием возврата калыма. Развод, впрочем, требовал фактического доказательства виновности женщины. Муж, не доказавший виновности своей жены, терял право получить обратно весь калым: он мог требовать только одну половину его и лишался права требовать другую. Сверх того, муж, не доказавший виновности своей жены, подвергался кровомщению ее родственников. Если жена сама бросала мужа и, возвратившись в родительский дом, отказывалась жить с ним, то калым возвращался мужу сполна. Все затруднения, сопряженные с разводом, делали то, что мужья, как неограниченные властелины своих жен, чаще всего продавали их, вместе с незаконорожденными детьми, туркам. Так поступали и родители с девушками, впавшими в прелюбодеяние, с той целью, чтобы как-нибудь предать забвению позор, падавший на родных, а более потому, что для таких женщин, и в особенности девушек, не было уже возможности выйти замуж в своем крае.

* * *

Большие черные глаза ее с длинными ресницами и тонкими дугообразными бровями обвораживали каждого, кто имел несчастье встретиться с ними; улыбка розовых губ открывала перламутровые зубы; белизна лица и шеи спорили с белизною покрывала.

* * *

Обычай аталычества способствовал примирению и сближению между собою разноплеменных горских семейств. Кроме того, при таком способе воспитания дети приучались

говорить на чужих наречиях, что, при существовавшем разноязычии, для них бывало весьма полезно впоследствии.

По брачным союзам, в отношении прав новорожденного, у черкесов существовал странный обычай: в одном случае предоставлялось женщине больше преимуществ, а в другом - мужчине. Так, рожденный от холопа и свободной женщины делался свободным; от брака унаута с женщиной из сословия шпитлей дети получали права последних, а между тем, рожденный от князя и женщины не княжеского происхождения не считался князем и как мы видели, дети подобных браков носили название тума.

По обычаю, унаутка не имела права вступать в брак, но ей предоставлено было право иметь временно мужа из унаутов же. Отсутствие законных браков между рабами сделало половые отношения чрезвычайно свободными. Владельцы сами способствовали незаконному сближению унаутов между собой, видя в этом прямую свою выгоду: они получали плату от мужчин за право сближения с унауткой; родившиеся от таких сближений дети, составляли собственность владельца, могли быть с выгодой проданы туркам или обращаемы в родовых холопов. Иногда владелец сам делал честь унаутке и приживал с ней детей, которые поступали в сословие унаутов. Раба не имела права отказаться от сожительства с своим господином и изнасилование такой женщины не осуждалось обычаем.