Турецкие кочермы и фелюги ползут с ветром домой, тяжело нагруженные чем попало. Одни дельфиновыми шкурками и салом, другие купленными в горах черкешенками и мальчиками, живым товаром, высоко ценившимся на турецких базарах. Все эти девушки казались ему (Неручеву) несчастными и похищенными в горах.

Он представлял себе, как они, жертвы тогдашнего пиратства, бьются в бессильных рыданиях, молят у работорговцев отпустить их в родные аулы. Как бы он был разочарован, если бы знал, что они первые рады своему невольничеству. Жизнь дома, полная лишений и труда, преждевременно старившая красавиц, осталась позади. Они даже не оглядывались на таинственные миражи голубых гор навеки оставляемого Кавказа. Там, за скрытым далью и расстоянием Анатолийским берегом, ждала их впереди сладкая лень и нега богатых гаремов, роскошь иной, только снившейся им до сих пор, жизни! Предложи любой из них вернуться назад в свои свободные орлиные гнезда, они бы только засмеялись. Они не считали этого рабством. В чужую жизнь они входили полноправными женами и быстро осваивались с нею. Вера их мужей была их верою,- а язык?.. Во-первых, он им понятен, а во-вторых, черкешенки были слишком одарены природою, чтобы это являлось для них затруднением. Не анатолийки или левантийки могли соперничать с ними, и такие <�девы гор>, в тишине и тайне турецкого гарема, делались очень скоро любимыми женами и <�властительницами дум> важных и влиятельных людей Оттоманской империи. Жены и матери султанов, родившиеся в безвестных аулах адыге, не раз руководили судьбами народов и предписывали законы всему мусульманскому востоку...

Мы (русские) застали черкесские племена в том же период! гражданского развития, в каком находилась, например, средневековая Европа. Пши в своих замках напоминали прирейнских рыцарей - хищников, располагавших воинами, крестьянами, феодами. К чести черкесских племен надо сказать, что даже в высших сословиях у них многоженство встречалось как исключение, редко и всегда осуждаемое мнением страны и народа. Нигде в мусульманском мире права женщины не стояли так высоко, как у адыге.

<Да, в самом деле,- думал он (Неручев), опять уходя вниз,- как эта Гюль - девочка еще - не похожа на тех <�куколь>, каких навидался он в далеком холодном Петербурге. У этой жизнь так и брызжет умом в каждом слове, в каждом взгляде. Она настоящая! За нее и умереть не страшно, а жизнь с нею вдвоем, наверно, полна дикой и оригинальной прелести. Эта не притворится и лгать не сумеет. Вся на ладони. И любить и ненавидеть начистоту>. И какое-то сладкое-сладкое предчувствие счастия, если не само счастие, прокрадывалось в его сердце, когда он вспоминал, как с ним говорила и на него смотрела черкешенка. Его не изумляло и то, как она держалась перед ним и перед другими. Черкешенка, он уже настолько за эти два года ознакомился с бытом горных племен, не похожа на других мусульманок. Она и растет и развивается на свободе. Тяжкое иго ислама только девушек из племен адыге не могло прибить к земле. Они слишком были умны и сильны, чтобы подчиняться ярму, которое покорно носили лезгинки, чеченки, кабардинки. Черкешенка не знала никаких кандалов. У себя дома она была гражданкою своего аула, гордилась предками и лучше братьев знала историю собственного рода. Даже более этого, история только и хранилась, что в песнях кадачи да в ее памяти. Малейшие оттенки княжеского местничества соблюдались с ревностью, на какую способны только женщины. Они обладали здесь твердыми характерами. Выходя замуж в далекой Анатолии или попадая в константинопольские гаремы, они не терпели над собой ничьей воли. Скромные, но исполненные достоинства, они порою гнулись как сталь, но и как хорошая сталь, выпрямляясь, уничтожали все препятствия, выраставшие перед ними. Не подымая голоса, они умели придавать ему столько несокрушимой силы, что и в родном ауле совет или желание черкешенки были приказаниями. Они только не выбирали себе мужей в тех случаях, когда их сватали в Турцию, дома же оставались полными распорядительницами своей судьбы. На востоке у них не было соперниц. Высокие, стройные, гибкие,- они точно светлый след оставляли за собою. Их маленькие руки и ноги вдохновляли турецкого поэта, и до сих пор в городах Малой Азии, когда встречаются такие у мужчин и женщин, анатолийцы говорят: у них в роду черкешенка. Капля ее крови очищала целое поколение. Их карие глаза полны выражения. Это не острый и ослепляющий блеск грузинских очей, чаще бессмысленный, чем красивый, нет,- во взгляде черкешенки ярко отражалась ее душа, ее чувство, все, что совершалось в ней, как бы порывисто, быстро, изменчиво это ни было. Ничем грубым не оскорбляла вас красота женщин в племени адыге. Румянец их, даже у простолюдинок, выросших в горных аулах, не был густ: ее нежность делала лица молодых красавиц несравненными. Их улыбка подала повод дамасскому лирику Мурадбею сравнить ее с отблеском неба, как изящный и скромный абрис уст навел его на мысль назвать их полураскрывшимся цветком граната. Овал лица, художественно тонкий, кавказским офицерам, попадавшим в плен, казался не действительностью, а едва-едва проступающим сном,- так он легок, воздушен, миражен. Каждое движение черкесской девушки наводило на мысль о призраке. Ветер дунет - и ее не будет Он унесет ее, как лепесток розы, но как роза черкешенка дышала всею полнотою жизни. Полувоздушность и стройность ее движений не лишены пластичности...

Никогда дома и в своем ауле не закрывавшие лица черкешенки настолько вырабатывали мимику, что местная пословица совершенно справедливо замечала: <�Зашей рот дочери, он ей не нужен. Она гораздо лучше говорит улыбкой и взглядом, чем языком>. Или: <�Зачем мне язык,- поет местная красавица в свадебной песне,- зачем мне язык, когда мое лицо скажет больше и лучше>. Самый костюм черкешенки удивительно красив. Шелковые широкие шаровары. Сверху - обыкновенная женщина надевала рубаху из бязи, а богатые - шелковую с широко падавшими рукавами. Стоячий воротник, края разреза впереди и рукавов были оторочены или золотою тесьмой или цветным узором. Рубаха опоясывалась широким поясом, с золотыми или серебряными ажурными пряжками. Работа их была так тонка, что в горах говорят, будто чорахские и давлашвильские ювелиры отделывали их не своими инструментами, а осиными жалами. На рубашке - бешмет, оканчивающийся выше колена, и непременно яркого шелка. Девушки любили светло-голубые или палевые, женщины, красные и желтые. Сквозные филигранные застежки были свободны. Девушки настолько не прятались, что импровизаторы-юноши могли смело воспевать их красоту на аульных праздниках в звучных стихах, певшихся на готовые, завещанные предками мотивы. Девушки бегали по улицам и крышам, показываясь среди белого дня молодежи и это никогда не возбуждало ничьего осуждения. Старики говорили: <�Скорее запретишь ветру дуть на вершине, чем запрешь красавицу в сакле>. Или: <�Аллах не для того создал розу, чтобы ее закрывать шелковым платком. Без солнца и воздуха она увянет. Спрятать можно только сорванный цветок, т. е. замужнюю>.

На всем востоке говорят о хорошей воде: она чиста, как мысли черкесской девушки. Открытое лицо ее называлось лилией, до лепестков которой не омел никто коснуться.