Это было давно. Это было там, где испокон веков горы подпирают небо, где великий Казбек всегда блистает снегами, словно хаджи в белоснежной чалме, где сонно грезит седой Ошха Махо и вспоминает прошлое земли. Там, где пенный Терек пробирается по Дарьялу, неся свои воды через горы и степи, где над ледниками воют вьюги, а горные откосы пестреют цветами... Где терпел муки Прометей, прикованный высоко к кавказской скале. Кровная месть, страсти и любовь там владели человеком, а не человек ими... Это было там, где ныне мирные потомки со скорбью вспоминают страшные времена, когда человек угнетал человека, а богачи притесняли весь народ.

Это было там. Это было там и в ту пору, когда пята чужеземца еще не попирала гор у подножия священного Ошха Махо и ни один горец-джигит еще не обратил спину врагу. Это было в краю между реками Терек и Кубань и великими Кавказскими горами, облаченными в вечные снега.

В этом благодатном уголке земли жил свободный, воинственный и храбрый народ горцев. Все мужчины его были отважные и лихие джигиты, все женщины - грациозны, как горные газели. Нигде на земле не рождались такие стройные статные мужчины и пленительные светлолицые и черноокие женщины, как в горах северного Кавказа.

Долгие века вольно жил народ джигитов в излюбленных своих горах и степях. Его промыслом была война, его законом - борьба. Боролись джигиты с врагами, боролись и с друзьями. Боролись за обладание женщинами, оружием, легконогими конями. Но всего более боролись джигиты за свою свободу. Свобода для джигитов была, что для птиц поднебесье. И вправду, вольной жизнью своей они были равны одним лишь сероголовым горным орлам, которые, словно увенчанные короной цари, и ныне парят над горами Кавказа и все еще владычествуют в бывших землях джигитов.

Но, как нет на этом свете ничего вечного, так не вечными были и свобода и благополучие джигитов. Со временем начали и их теснить неверные гяуры,- так называли они чужестранцев. Поначалу джигиты не так уж ими гнушались - ведь и у гяуров были хорошие кони, красивые женщины и изрыгающее огонь оружие, которым так дорожили горцы. Кроме того, они были воинственны, храбры, проворны, и рубиться с ними смелым горцам было одно удовольствие. С высоты своих гор высматривали джигиты в далеких степях богатые купеческие караваны гяуров, разузнавали все об их стоянках, о вновь возводимых крепостях. Разведчики доносили, где выставлены в степях по ночам дозоры неверных.

Все это джигиты подробно обсуждали, тщательно взвешивали и, дождавшись ночи или удобного момента, наносили удар. Нападали и неизменно побеждали. Тот не джигит, кто ударом меча не свалит в горах узкоглазого татарина или не сбросит с седла кривоногого кочевника-калмыка. Тот не джигит, кто после ночного похода не пригонит в горы пленного гяура с петлей на шее, или не приведет в свой гарем круглолицей калмычки или большеглазой вы-сокогрудой уруски. Таких презирал не только родной аул, от них всюду отворачивались и горные красавицы.

Однако не только с неверными гяурами и с ближайшими соседями воевали джигиты; нападали они и на другие народы. Иногда совершали они набеги в прикаспийские степи, где передвигались со своими кибитками кочевники; через ледники и вечные снега доходили они до Грузии, Абхазии, до гор Сванетии; они наводили ужас на восточное побережье Черного моря и с большой добычей возвращались в родные горы. Вернувшись, они благодарили аллаха за победу, делили добычу, пировали, джигитовали и наслаждались в своих гаремах с красавицами, в то время как их павшие в бою товарищи веселились с черноглазыми гуриями в раю Магомета. И никто о погибших не печалился; порой оставшиеся в живых или старики даже завидовали им, ибо в раю Магомета,- вещает коран,- пропадают все телесные немощи и исчезают различия в летах - все становятся равно здоровыми, юными и страстными.

Были у народа джигитов и свои зло и беды. Наибольшим злом у них был газават - священная война и обычай кровной мести. Беда, если какой-нибудь джигит влюбится в дочь своего соседа или кунака, сестру его или жену, а отец красавицы, брат или муж не согласится отдать ее. Горе постигало не только эти две семьи, но и весь их род. Если влюбленный не охладевал, не одумывался или если не удавалось его переубедить, сватовство всегда оканчивалось кровопролитием с обеих сторон. Влюбленный нанимал абреков, сзывал своих кунаков и с оружием в руках нападал на саклю красавицы или даже на весь аул, если тот оказывал сопротивление. Удавалось храбрецам выкрасть красавицу или нет, все равно после такого набега покой обеих семей и обоих родов был навсегда нарушен. И те и другие клялись именем аллаха отомстить за убитых, отомстить кроваво.

И начиналась резня кровной мести. Родители мстили за убитых детей, дети за родителей, братьев; отдаленные родичи за ближайших... и так до седьмого колена. И лилась тогда кровь джигитов в междоусобной распре. У наиболее могущественных и разветвленных родов она лилась порой десятками лет. И не было никому спасения, ни в той ни в другой семье. Умирая неотмщенными, родители завещали детям своим и детям их детей мстить за себя. У некоторых родов обычай кровной мести истреблял поголовно всех мужчин и оставались там одни женщины.

Не добро, а зло причинял горцам также извечно возглашаемый муллами газават против иноверцев. Вот эти-то беды - священный обычай кровной мести и мстительный газават веками точили сердца горцев, как ржа ест железо, и в конце концов подточили их былую мощь. И, быть может, только из-за кровавых раздоров горцы не сумели сплотиться в одну могучую общину и отразить обрушившихся на них врагов.

* * *

Это произошло в пору расцвета и наивысшего могущества народа джигитов.

Жили в то время у подножия Эльбруса, в ауле Малка, два кунака, два отважных джигита, уже зрелые мужи - Алибей и Двалибей. Оба были они хаджи, оба носили белые чалмы, перевитые зеленой лентой, сидели в мечети рядом на дорогих персидских коврах подле знамени пророка и, сменяя один другого, читали нараспев из священной книги алкорана. У обоих были гаремы с красивыми женами, табуны быстроногих коней и много дорогого оружия. У обоих были многочисленные семьи и обширная родня. Хотя они и не были связаны родственными узами, но жили дружнее нежели родичи. Сами же кунаки не разлучались, словно два брата: на охоту ли, в ночной набег, на священную войну газават - всегда они отправлялись вместе. Кого не сваливал меч Алибея, того приканчивал кинжал Двалибея. Кто ускользал от аркана Двалибея, того настигала стрела Алибея. И добычей они делились поровну, и, приходя друг к другу, по очереди курили кальян из одной трубки.

Однажды задумали оба кунака наведаться в поселения гяуров далеко за Кубанью и добыть оттуда породистых коней и красивых женщин. Вызвали они джигитов и из других аулов и отправились в далекий ночной поход. Не все джигиты вернулись из этого набега, но те, кто вернулся, привезли с собой богатую добычу. Они быстро поделили ее, но оба кунака Алибей и Двалибей никак не могли уступить друг другу одну пленницу - голубоглазую и светловолосую молодую уруску. Алибей предложил за нее Два-либею всех пленных; Двалибей же в обмен за уруску посулил, кроме пленных, и всех кровных коней. Алибей отказался в пользу Двалибея от всех захваченных им женщин; Двалибей давал ему в придачу к ним и одну из своих жен, прекрасную Фатиму. Алибей положил кунаку на стол свой лучший кинжал в дорогих ножнах с кубанской насечкой и выгравированной молитвой из священного корана; Двалибей протянул ему свою кривую саблю из дамасской стали с изображением гроба Магомета на рукоятке.

Присутствовавшие при дележе мудрые муллы и старые хаджи-мюриды посоветовали им продать красавицу-уруску в гарем турецкого султана или персидского шаха и полученные деньги поделить пополам, но соперники не согласились. Отвергли они и предложение мудрецов - ради спокойствия обоих кунаков столкнуть пленницу с горы в пропасть или бросить ее в стремительный Баксан... Нахмурился Алибей, помрачнел и Двалибей. Так как дележ шел во дворе Алибея, то пленная уруска оставалась в его гареме. Расстались оба кунака уже не кунаками: Двалибей, уходя, не пожелал мира дому Алибея, а Алибей не проводил своего бывшего друга до ворот.

Прошло некоторое время. Двалибей теперь охотился один со своими узденями. И в ночные походы отправлялся он без своего бывшего кунака.

Алибей же обзавелся другими кунаками и так же, как прежде, нападал на степные караваны и грабил их. Но однажды ночью, когда он со своими новыми кунаками выехал в степь, на его саклю внезапно напал Двалибей: перебил евнухов, выкрал из гарема красавицу-уруску, опозорил и других женщин Алибея. Увидев, что красавица похищена и гарем обесчещен, вернувшийся из набега Алибей воспылал страшным гневом и, призвав тотчас абреков и новых своих кунаков и всю родню, напал на двор Двалибея. Сначала только перестреливались и рубились мечами, но скоро выхватили из ножен кинжалы и сошлись грудь с грудью. И полилась кровь джигитов. Много их пало с одной стороны, не меньше погибло и с другой, но все же Алибею удалось захватить хоть труп уруски: Двалибей, видя, что ему не устоять, вонзил ей в грудь кинжал и покинул свою саклю.

И началась между обоими родами кровная месть: еще не свели кровавых суетов бывшие кунаки за нападения на жилища друг друга и за обесчещение гаремов, как Алибей подстерег в горах брата Двалибея и уложил его одним выстрелом. Не остыл еще труп брата, как жертвами кровной мести пали два сына и зять Алибея... И пошло, и пошло... Не успевал месяц достигнуть полнолуния или пойти на ущерб, как в том или другом роду кто-нибудь отправлялся в рай Магомета. И чем дальше, тем больше.

Уже не совершал Алибей набегов на закубанские стоянки гяуров, не грабил в степях богатых караванов. И Двалибей не удалялся за пределы ближайших гор и охотился не на золотых фазанов, не на горных медведей, а на многочисленных родичей Алибея. Хотя и старался не отстать от него Алибей, но круг его родни все редел, а число убитых все росло и росло.

Оживились и неверные гяуры и чем дальше, тем становились все более дерзкими, настойчивыми и так осмелели, что начали селиться и по эту сторону реки Кубань.

* * *

Стояла темная тихая осенняя ночь. Над горами Кавказа мерцали миллионы больших и малых звезд. Дремал седой Казбек, нахлобучив на голову папаху из белого снега, спая двуглавый Эльбрус, накрывшись покрывалом из толстого льда; дремала вся необозримая горная гряда. И только там, далеко-далеко на севере, в сумраке бескрайних степей, в воротах Кавказа бодрствовали на страже великаны, давно потухшие вулканы: пятиглавый Бештау, Машук, Развалка, Железная, Змеиная и другие горы. Но и там было тихо и спокойно: не лаяли в степях собаки ночных пастухов, не выли шакалы, не перекликались дозоры и не жгли костров на вышках в степи. Везде тишина и покой, один только неуемный Терек беснуется, ревет в каменистом ущелье Дарьяла, борясь со скалами, и отзвуки этого поединка, словно порывы отдаленной бури, повторяет эхо в горах.

Была уже глубокая ночь и все кругом спало, когда Алибей с несколькими спутниками подъехал к реке Кубань и окликнул стражу гяуров на том берегу. Когда стража отозвалась, он назвал себя и потребовал переправить его через реку и отвести к атаману. Не скоро стража решилась на это: одно только имя Алибея нагнало такого страху, что поднялся на ноги весь лагерь, и на другой берег реки были направлены дула крепостных пушек. Испугался и сам атаман. И только проверив, крепка ли охрана, он приказал привести к себе обезоруженного джигита Алибея.

- Чего ты хочешь? - спросил его атаман, впервые так близко увидев своего жесточайшего врага, который столько

раз грабил его лагерь, перебил столько воинов и стольник мужчин и женщин увел в неволю.

- Я хочу головы Двалибея! - коротко ответил Алибей, нахмурил брови и засунул за кушак обе руки; в его глазах сверкнул не то пламень мстительной ненависти к кровному врагу, не то презрение к вождю неверных, которого и он впервые увидел так близко.

Оба долго молчали. Потом толмач рассказал атаману о всех кровных обидах, которые Двалибей нанес своему бывшему кунаку Алибею, перечислил его погибших и еще не отомщенных родичей, и атаман убедился, что приход к нему Алибея - не коварный обман, а дело жизни для горца-джигита.

- Хорошо, я согласен,- ответил ему атаман,- но с условием, что ты сам проведешь нас в горы, покажешь все проходы в горах и пообещаешь с этого дня быть мирным горцем: не нападать на наши лагеря, не похищать ни наших коней, ни женщин и быть верным нашему белому царю.

Кроме того, атаман обещал исхлопотать у своего царя для Алибея титул князя, но Алибей как будто и не слышал этого; он хмурил лоб, все более мрачнел, словно какая-то боль терзала его.

- Так как же, согласен? - спросил настойчиво атаман. И опять долго думал Алибей, засунув обе руки за кушак.

- Хорошо, я согласен,- ответил он наконец и, подумав, прибавил, не глядя атаману в глаза.- Но тоже с условием!

- Каким? - насторожился атаман и впился в него глазами.

Алибей молчал.

- Каким?! - нетерпеливо и обеспокоенно повторил свой вопрос атаман.- Говори же, каким?! Я жду.

- Поклянись мне именем твоего аллаха и твоего белого царя, что истребишь весь род Двалибея до седьмого колена, если я погибну, не отомстив!

Когда атаман поклялся именем своего бога и царя, оба обменялись кинжалами и назвали друг друга кунаками. Так был скреплен их договор.

* * *

Долго готовился кунак атаман к походу в горы. С севера приехало на конях и пришло много воинов, привезли они пушки, да такие, каких Алибей еще не видывал.

Когда все было готово, вражеские полки в нескольких местах переправились через реку Кубань и направились в горы. Хотя и было условлено напасть только на один-два аула, где жила родня Двалибея, но созванная рать гяуров двигалась широким фронтом, и Алнбею было неясно, что это значит.

- А это значит, что мы в один поход истребим весь род Двалибея, где бы он ни находился, пока ты еще жив; ты только указывай нам самый прямой путь,- объяснил ему кунак атаман.

Всполошившись, заметались в своих аулах джигиты, видя, что вся степь у подножия гор усеяна полками гяуров. Еще более встревожились они, когда узнали, что неверных ведет отважный джигит хаджи Алибей. Муллы проклинали его в мечетях и с минаретов: джигиты и хаджи исключили его из своей среды и объявили абреком, отреклись от него вся родня, кунаки, жены, дети, сама мать и все горцы.

- Да не принесут ему плода ни земля, ни женщина,- проклинали его во всех мечетях и на сходках.

- Да застигнет его на обессиленном коне буря в горах!..

- Да заманит его шайтан в лагерь подлых гяуров и да встретит его там неверная дева и напоит его, жаждущего, нечистой водой...

Всякое бывало в горах Кавказа: воевали между собой соседние народы, дрались племена, ссорились кунаки, но чтобы свой воин, горец-джигит призывал себе на помощь неверных гяуров, хотя бы и против злейшего врага своего,- этого, кажется, еще не было в горах с тех пор, как Ош-ха Махо подпирает небо.

Приготовились достойно встретить врага и горцы. Муллы с минаретов объявили неверным священную войну - газават.

Но долго не начинали сражения ни одни, ни другие. Джигиты и мюриды выжидали, пока гяуры войдут в горные ущелья и поднимутся на высоты, чтобы сбросить неверных в пропасти, забросать их камнями, обломками скал и перестрелять одного за другим, как фазанов. Кроме того, джигиты знали, что в горах немного значат и пушки гяуров, а их кони, неприученные цепляться за скалы и лазить по обрывам, тотчас устают и начинают спотыкаться. Знали и ждали. Но и враг знал, что джигиты страшны только до тех пор, пока они в горах и на конях; знали, что горные кони пугаются грома пушек и что пеший джигит то же самое, что сокол с подрезанными крыльями. Знали и тоже

ждали. Выжидая, они рубили непроходимые леса, рыли окопы, возводили укрепления и втаскивали свои пушки на высоты и горные хребты. А через реку ежедневно переправлялись все новые и новые полки.

Наскучило ждать и тем и другим. Изредка перестреливались с обеих сторон дозорные, вступали в бой большие и малые отряды, выходили на поединок храбрецы, но решающей битвы покуда избегали обе стороны.

Джигиты-вожди, мудрые муллы и богобоязненные хаджи-мюриды долго совещались о том, что делать дальше. И наконец решили спуститься с высоких гор и ударить первыми. Ударить как можно скорее и смелее, потому что число гяуров в несколько раз уже превышало число горцев и все продолжало расти.

Подобно лавине устремились со своих гор джигиты и, громко восклицая: <�Аллах керим! Аллах керим!>, атаковали гяуров. Потоптали они стражу неверных, с землей смешали их дозоры, опрокинули передовые части врага и, рубя саблями и пронзая кинжалами вторглись в самую гущу гяурских полков. Но тут случилось то, чего не предвидели горцы: внезапно на всех холмах и высотах засверкали молнии, загремел гром, и на сомкнутые ряды джигитов полетели свинец, железо и огонь. Испуганные громом пушек кони горцев становились на дыбы, валились на землю, артачились, лягались, и джигиты не могли с ними справиться. Другие, сбросив всадников, охваченные общей паникой, метались по полю битвы, топтали и своих и врагов, и здоровых и раненых. Пешие джигиты были уже не джигиты и не воины: они сбивались в кучу и лишь оборонялись мечами и кинжалами. Врагам, только этого и надо было: они обратили на них дула своих пушек и били пеших воинов сверху, разили их спереди и сзади, поражали с боков... И произошло то, чего еще никогда не случалось с горцами: в первый раз с тех пор, как Ошха Махо подпирает небо, они показали спину врагам, и, как попало, пешие и конные - бросились назад в свои горы. Враги гнались за ними по пятам, отставших рубили саблями, кололи штыками и брали в плен целые отрады.

Все это видели с гор из своих аулов мудрые муллы и богобоязненные старцы хаджи. Страшная весть мгновенно облетела аулы, и всех объял ужас: вопили женщины и дети, выли собаки, и каждый старался спрятаться сам и спасти свое имущество. Напрасно муллы и хаджи призывали на помощь аллаха и его пророка Магомета, напрасно рвали они на себе одежду, резали кинжалами тело и протягивали руки к трону аллаха - Ошха Махо. На этот раз и аллах, и его пророк Магомет остались глухи к их зову. А все это из-за прегрешения Алибея и его кунаков.

* * *

Уже первые беглецы достигли вершины обрывистой скалы Бермамыт, когда из аула Малка выехал отряд всадников с обнаженными саблями и зеленым знаменем пророка. Галопом промчались они сквозь толпу бегущих джигитов и врезались в самую гущу гяурских полков. Отряд этот не защищал отступающих горцев от гяуров, не нападал и на самих гяуров, а с саблями наголо рыскал среди вражеских полков, ища Алибея с его кунаками и узденями. Завидев своего врага, Алибей вынырнул со своими кунаками из-под полков гяуров, и две жертвы кровной мести пошли друг на друга с мечами, копьями, кинжалами. Не отставали от своих вождей в ярости и жестокости и их кунаки. И они рубились саблями, кололи друг друга копьями, пронзали кинжалами, и катились с плеч их головы.

Воины, потрясенные жестокостью этой резни озверевших людей, не знали, что делать - разнимать их, или броситься кому-нибудь из них на помощь. Растерялся и сам атаман, и все предводители.

Недолго длилась схватка между обоими джигитами и их кунаками. Скоро перерезали друг друга кунаки: другие, лишившись коней, бились пешими, катались по земле, душили один другого голыми руками, грызли зубами и, сцепившись, умирали в страшных мучениях. Их били копытами брошенные кони, топтали ногами уцелевшие джигиты. Дольше длился поединок Алибея и Двалибея. Не только сами они рубились саблями и кинжалами, но и кони их, вцепившись зубами в гривы, старались свалить один другого наземь или столкнуть в пропасть. В конце концов Двалибей оттеснил своего врага к пропасти. Конь Алибея повис на передних ногах. Двалибей вонзил ему в грудь кинжал, но в это мгновение Алибей саблей снес Двалибею голову... и оба бывших кунака-джигита с конями своими, цепляясь за камни и выступы скал, скатились в пропасть.

Когда гяуры вступили в аул Малка, они нашли там только плачущих женщин, детей и стариков. Все молодые мужчины, родственники Алибея и Двалибея, кунаки и уздени истребили друг друга кровной местью.

* * *

Еще долго лилась кровь кавказских народов и племен из-за кровной мести, но в ауле Малка уже некому было погибать...

Миновали годы, и пришла новая пора для всех народов и племен Кавказа. Принесла ее Великая Октябрьская социалистическая революция, провозгласившая и в горах Кавказа свободу и равенство. И с той поры исчезла среди кавказских народов кровная месть, прекратились междоусобицы из-за племенной вражды или из-за религиозного фанатизма, и человек перестал угнетать человека.

Прошли и забылись времена деспотов и притеснителей кавказских народов и племен. Ныне никто уже не объявляет газавата, никто никого не называет неверными, гяурами и нечистыми. Навеки исчез страшный предрассудок кровной мести. И только на высоте Бермамыт, где некогда истребили друг друга родичи из двух семей, и сегодня еще стоит одинокая скала, издали похожая на изваяние двух сцепившихся всадников, одетых в бурки. Скалу эту горцы называют <�скалой кровной мести>. Ее посещают туристы, на ней отдыхают охотники, а старики-горцы рассказывают молодым о страшных жертвах, которые породил у кавказских народов и племен отвратительный обычай кровной мести. И еще рассказывают они, что каждую ночь слышно, как в пропасти рубятся два джигита, два бывших кунака Алибей и Двалибей.

* * * * * * * * *