Хатияко - неприкосновенная особа, его пленницу отнимать нельзя, можно только выкупить. Присутствующие складывают деньги - кто сколько может, обычно молодые люди на виду у девушек стараются блеснуть щедростью, ибо щедрость - одно из популярнейших качеств рыцаря. Выбирается счетчик (камисэ) для учета собираемых денег. Сумма доходит до 20-25 руб., иногда и больше - смотря по социальному составу присутствующих. Однако это лишь малая часть выкупа; основную сумму платит кто-то из родственников жениха - дядя по матери, племянник, воспитанник или дружка (щауэкъуэт) - он мог довести выкупные деньги до 200-250 руб. или даже предложить хорошего скакуна. Иногда хозяева могли добавить 100 руб.. По окончании обряда собранную сумму делили между собой хатияко и музыканты в следующей пропорции: а) музыканты получали по две доли, они играют на инструментах и подпевают голосом, объясняет информатор: каждый работает за двоих; б) хатияко (джегуако) - одну долю; в) играющие на трещетках (пхъыц1ыч) - по одной доле.

Джегуако действительно получали хороший гонорар: "Музыканты получают подарки, - писал Хан-Гирей, - и, сверх того, в вознаграждение за свои труды берут себе кожи зарезанных быков и баранов. Подарки же, сделанные им во время пляски, они возвращают подарившим их, получив за каждый несколько зарядов пороха, а иногда князья им дарят разные вещи и лошадей".

Объяснение информатором двойной оплаты труда музыкантов (пщынауэ) тем., что они и играли на инструменте и подпевали нам представляется неверным: во-первых, флейтист не мог подпевать, хотя ему положено две доли; во-вторых, играющие на трещетках, как правило, тоже подпевали, хотя им положено только по одной доле. Не будет ли правильнее сказать, что подобное разделение гонорара есть отражение древней функциональной иерархии в джегуакском хоре? "На плясовой площадке господствует хатияко, - говорит 82-летний шапсуг Ибрагим Джамырзов, скрипач и флейтист, - в обычных условиях тхамадой-распорядителем группы является флейтист (къамылапщэ)". Из этого правила, (подтверждающего многими примерами, встречаются и исключения: Л. Агноков благодаря джегуаковско-поэтическому таланту всегда играл в ансамбле роль корифея, хотя не играл ни на одном инструменте. Главенство флейтиста в ансамбле джегуако восходит, видимо, к древнему представлению о волшебном качестве флейты: если музыка - это волшебство, то главное в обрядовых плясках - магия, которая заставляет плясать. То, что на плясовой площадке главными являются музыканты, доказывается и тем фактом, что в наше время функция хатияко отмерла, между тем функция музыки бессмертна.

Однако вернемся к роли хатияко в ритуальных действиях.

Получив выкуп, хатияко традиционной формулой благодарил всех, кто не поскупился внести долю в эту сумму, затем произносил хох - благопожелание в честь невесты и сопровождал ее шествие к свекрови в комнату (чаще всего это кухня) стариков, после чего возвращался на плясовую площадку.

Этот момент ритуальных действий в Кабарде не зафиксирован: в этнографии, как и в устно-поэтическом творчестве, видимо, вариативность является формой существования обрядов.

Для выяснения подлинной роли хатияко в обряде интересно проанализировать хохи и песни, исполнявшиеся им в связи с его участием в ритуалах.

Хох в честь невестки начинался традиционной формой освобождения из условного плена: "Гъогу мафэ уежь, нысэ хъяр охъу!". ("B дорогу счастливую да отправишься, невесткой счастливой да станешь!") обращает на себя внимание двучленность этой формулы, и разъять ее на составные члены нельзя, не разрушив обрядовую (приуроченную) формульность. Бинарность элементов оказывается изначальным свойством структуры древнейших заклинаний. B этой же структуре выдержаны и другие формулы, произносимые хатияко на свадьбе.

Хох становился естественным продолжением формулы и завершением ритуала освобождения "пленницы". В варианте хоха, записанном у К. X. Хачамизова, два основных мотива, внешне не связанных с невесткой, - пожелание удач во всех делах и предрекание изобилия. Изобилие рисуется в полном соответствии с хоховой традицией - гипертрофированно. Параллелью к поэтическим образам материального благополучия служит обильная обрядовая пища - буза (в древности - сано, т. е. сухое вино), вареное и жареное мясо, пшенная паста, сладости, от которых столы ломаются, а за столом люди должны есть и пить, как говорится, до отвала: обрядовая трапеза всегда изобильна. Ясно, что это изобилие определяется не аппетитом людей, а скорее всего обрядовыми целями: желанием магически вызывать плодородие природы - в самом широком смысле слова.

В старинном кабардинском хохе имеется фрагмент, функционально тождественный рассматриваемому, и хочется обратить внимание на один мотив, отсутствующий в хачамизовском варианте, но, очевидно, являющийся общеадыгским, - это мотив плодовитости невестки:

Джэдьш хуэдэу быныф1эу,
Хьыф1ым хуэдэу 1умахуэу...
Курице подобно чтобы многодетная была,
Собаке хорошей подобно чтобы удачливой была...
В другом (тоже кабардинском) варианте данный мотив развивается так:
Уардэ унэхъуу,
Щауэхъурылъхуу,
"Къилъхур дыщэ бынщ", -
Жа1эрэ къыщыгуф1ык1ыу...
Большим домом могучим [чтобы стала],
Витязей могучих чтобы рожала,
"Рожает только золотых детей", -
Чтобы говорили и на нее радовались...

Мотивы плодородия земли, скота, а также плодовитости женщины для обрядового хоха стоят на одном уровне и являются одним из древнейших в устной поэзии. Их можно считать коррелятами обрядовой символики - изобильной трапезы, фигур Бавука и т. д. Эти мотивы и символы настолько родственны функционально, что легко переходят от одного обряда в другой, как, например, аграрный мотив изобилия оказывается естественным в хохе в честь невесты (в хачамизовском варианте). На эту закономерность обратил внимание М. И. Мижаев, отметив, что "отдельные моменты культовых хохов почти без изменений были перенесены в свадебный обряд".

Песня ввода невесты в дом жениха функционально и даже стилистически близка благопожеланиям: в ней дается идеальный образ женщины, в котором преувеличены желаемые черты жены и хозяйки дома: она добра и уживчива с родственниками мужа, приветлива к гостям, она богата, красива, замечательная рукодельница и т. д. Эта песня поется даже тогда, когда невеста прямо противоположна рисуемому идеалу. Видимо, и здесь и в хатияковских хорах мы имеем не поэтизацию действительности, а предрекание желаемых качеств. Того же плана и остальные свадебные песни.

Однако среди них есть одна, содержанием и настроением прямо противоположная величальным свадебным песням, - это та, которую хатияко поет в момент открытия свадебного веселья, когда внимание всех участников обряда обращено на него: хатияко неожиданно начинает громкой песней осмеивать всех - невесту, жениха, поезжан, старых и молодых участников обряда, свекра, свекровь и т. д. Он поет так, если даже,

Уэ къарэ пэт1ини, Шабиихъуэ шхьэцкъэ,
Уэ щхьэц бырыбкъэ,
Быныр зэ1егъэхьэри,
Къихьэм хуодалъэр...
Дэным хуэишэщ,
Хьэрэшэк1э бзаджэщ...
Уа, смуглая курносая,
[Как] жесткая трава ее волосы,
Ее волосы взлохмачены,
В семью раздоры носит,
Приходящим [в дом] грозит...
В шитье неумелая,
К буйволовому молоку охочая... привезенная невеста идеальна во всех отношениях.

Песня рисует гротескный портрет отвратительной женщины.