Аналогична функция хатияко в обрядовом празднестве, посвященном окончанию общинной пахоты: и здесь он выступал в качестве распорядителя на праздничном джегу, где плясали те же пляски, что и на свадьбе.

"Хатияко и на чапщ приглашать было в обычае", - говорит старый хатияко К. Хачамызов. Но здесь он уже выступал распорядителем не только на плясках, но - и это не менее важно для предмета нашей статьи - также на смеховых чапщевых играх, где фамильярное поведение хатияко и участников обряда не просто допускалось, но было правилом: чапщ создавал свой утопический мир, представлявший собой изнанку действительности, и в этом перевернутом мире допускалось почти все, что было способно вызвать смех. Когда хатияко (или его дублер) своей "дирижерской палочкой" касался, скажем, девушки, она не имела права выходить на игровой круг (здесь все присутствующие были одновременно и игроками и зрителями), где ее заставляли - под общий хохот - делать то, что в реальных условиях было бы немыслимо.

Все делалось во имя смеха: юноша на время забывал рыцарский этикет, девушка преодолевала природную стыдливость, однако это не компрометировало ни его, ни ее. Обрядовые игры не роняли ничьего достоинства: все смеялись над всеми, в том числе и над собой (карнавальный смех). Однако если люди, воспитанные на строгих правилах рыцарской куртуазии, ради смеха шли на подобные игры, то очевидно, смех для них значил больше, чем развлечение, хотя само по себе развлечение тоже ценность немалая. Карнавальный амбивалентный смех наряду с заговорными песнями и знаково-символической системой обрядов, имел магическое жизнетворное значение. Такого взгляда на обрядовую функцию смеха придерживались М. М. Бахтин и В. Я. Пропп. А для свадьбы жизнетворное начало было едва ли не центральной обрядовой идеей (вспомним образ невестки в свадебном хохе: "Курице подобно, чтобы многодетной была...").

Смех как "направленный", так и "ненаправленный" по терминологии И. И. Стеблин-Каменского, "ненаправленный" смех был (характерен для Сагида Мижаева) вместе с другими ритуальными элементами обряда образовывал систему одинаково направленных магических средств. В эту систему входили как элемент и пляски (особенно сакральный "удж круговой"). В связи с этим будет уместно сослаться на Ф. Энгельса, который цисал, что "танцы в особенности были существенной частью всех религиозных торжеств".

Песенно-поэтическое участие хатияко в обряде имеет и второй аспект. Если первый состоит главным образом в исполнении (и - реже - в сочинении) ритуальных произведений с заклинательной магией, выраженной в виде словесных заговорных формула, то второй можно охарактеризовать как импровизацию смеховых песен и стихов без заклинательных формул. Этот вид поэзии не знает той жесткой идейно-тематической и функциональной приуроченности к обряду, которой отличаются хохи и заклинательные песни.

В нашем распоряжении много материалов этого рода, связанных с деятельностью величайшего из адыгских джагуако Л. Агнокова.

Ляша Агноков был ярким представителем смеховой поэзии, мире - смеховой культуры адыгов. Где бы он ни появлялся, там обязательно возникало праздничное веселье, ликующий смех и нередко своеобразные поэтические состязания в остроумии и острословии (в дальнейшем мы будем называть его тюркским термином айтыс для краткости). Ему позволялось больше вольности, чем любому из его современников - джегуако. Образно говоря, он излучал такое силовое поле, которое превращало даже самое тривиальное слово, нетерпимое ни рыцарским этикетом, ни исламом, в смеховой образ, вызывающий хохот у всех.

Традиционным мотивом агноковских импровизаций на плясовой площадке был эротический. Например, во время уджа, он брал под правую руку партнершу того, кому покровительствовал (он стоит слева) и начинал импровизировать:

Этот юноша замуж если тебя возьмет, то тебе повезло,
Этот юноша замуж если тебя возьмет, то припеваючи жить будешь:
Утром - сахарный чай красный,
В полдник - джедлибже прекрасное...
А ночное дело - это уже ваше дело:
Ваши пупки друг друга как коснутся,
Все ваши жилы затрепещут и...
Магнитом вас друг к другу притянет,
Ваши сердца как [пойманные] рыбки биться начнут, Вы же трепыхаясь будете лежать -
Мира сладость в этом ведь!
О аллах, и в старости меня этого не лиши!

Протеже, в благодарность, а может быть, чтобы избавить девушку, воспитанную в традициях комильфотности, от стыдной и назойливой речи, совал ему в руки серебряный рубль.

Агноковские импровизии, даже вне обряда, далеко не всегда бывали столь пристойны - он любил говорить без эвфемизмов. В эпоху Л. Агнокова комильфотная адыге-хабзе брала верх над карнавальным сознанием даже в пределах обрядов и многие девушки и женщины обижались на знаменитого смехотворца-джегуако, не смея в то же время что-либо прямо запрещать ему или обижаться на него, а сам джегуако, казалось, с удовольствием потешался над приличием и пристойностью общепринятого этикета. Возникало иногда взаимное непонимание между аудиторией и джегуако.

Но девушки, одаренные острословием и остроумием (1уэры-1уэдз), иногда решались отвечать ему, бывали даже случаи, когда они брали верх над ним (или Ляша позволял им брать над собой верх?).

Такие столкновения нередко провоцировали сами любители веселого смеха - простые и знатные, девушки и пожилые мужчины и т. д., и Агноков охотно принимал вызов. Темой айтысовых состязаний и одновременно их целью бывало взаимное осмеяние, сверхцелью - создание веселой смеховой атмосферы, которая делала возможной проявление карнавальных взаимоотношений. Она была той силой, которая позволяла джегуако быть и защитником слабых и противникам сильных, когда появлялась в этом нужда.

На айтысах почти все средства были пригодны: ни джегуако, ни его партнер не стеснялись в выборе слов и образов. Айтыс не доказывал какую-нибудь истину: он лишь осмеивал, и в этом случае даже необязательно было, чтобы о противнике высказывалась только правда; участник состязания мог свободно фантазировать и придумывать сколько ему угодно с тем, однако, условием, чтобы все придуманное казалось слушателям остроумным, интересным. В противном случае слушатели будут сочувствовать его сопернику. Закон карнавального мироощущения предполагал даже выбор смеховых образов из арсенала материально-телесного низа.

Побежден на таких айтысах был тот, кто раньше иссякал в своей находчивости, кому раньше изменяло остроумие, кто терялся. Таким мог оказаться тот, чье самолюбие дрогнет и нарушит законы карнавала: либо, замолчав, сдается, либо уйдет, а то даже полезет драться. Последнее было великим позором, поэтому побежденные, как правило, замолкали или уходили.

Таким образом, айтыс - это состязание также на крепость нервов и на смелость.

Для айтысов с девушками, которые завязывались на свадебных праздниках, характерен так называемый хъуэрыбзэ (в русской транскрипции - "хорибза") - своеобразный аллегорический язык с традиционной системой образов; для разумения которого недостаточно быть умным - требуется знание смысла, закрепленного за каждым образом. На этом языке переговаривались влюбленные, передавались секретные сведения так, что окружающие не понимали, о чем идет речь. Хорибза - это кодовый язык. Но в айтысах, которые обязательно должны быть понятны аудитории, он сильно разбавлялся в импровизированной поэтической речи. Тем не менее его присутствие осложняло состязание и от партнеров требовались особая находчивость и принципиальность.

В ауле Кармово (совр. Каменномостск), на свадьбе у Хагунжоковых, Агноков завязал состязание с девушкой из рода Хаджиевых. Это было в молодости джегуако. "...Ложась [отдыхать] в постель, я искал тебя [давно] - начинает он игровое сватовство, которое с готовностью подхватывает девушка:

С неба ножницы не падают,
Наковальни острие иголки не ломают,
Если буду сохнуть по тебе, я тебя найду!
Ножницы не [своими] кольцами режут -
Зачем говорить нам на разных языках,
В один год два раза [хлеб] не сеют,
Если напиток дает себя почувствовать, его хвалят:
У меня есть плененый юноша...

Общий смысл ответа таков: хотя для девушки замужество не наказание, я ищу не тебя; зачем нам говорить друг с другом на разных языках: человек не должен жениться дважды. Замужество хорошо, когда выходишь за любимого: у меня уже есть возлюбленный.

Айтыс - это игра с острым спортивным азартом. Этот характер хорошо проявляется в описываемом состоянии. Агноков, войдя в атмосферу игры, начинал уговаривать девушку (то хвалить ее, то смеяться над ней), подхватив ее аллегорический язык...

На золе стоящая ольха не растет.
В воде стоящая ива не гниет... и т. д.

"Для девушки девичья жизнь - увядание, замужество для нее цветенье..." - хочет сказать джегуаго. А девушка, будто смирившись с неизбежной судьбой, но все еще гордая, выдвигает условия, и они тоже выдержаны в духе образов хорибзы: их суть в невыполнимости (естественно, что эти условия нужно не выполнять, а остроумно и находчиво преодолевать в словесной игре):

Летом выпавшего снега пригоршню,
Зимой выросшей травы клок,
Комара желчный пузырь,
Мушиную печень,
Требуху кузнечика принесли - я стану тебя лечить!

Джегуако - рыцарь воспрянул духом и готов выполнить все условия "возлюбленной":

Мазихов если тебя не отнимет,
К гостю из низовья [Кубани] если нежный не станешь,
Если не будешь торопить [с выполнением условий] -
Как крылатый для тебя полечу!


Дальше, "счастливый рыцарь", превозносит красоту "возлюбленной":

Твои черные глаза большие,
Ты княжна грациозная,
Пламени подобен твой парчевый подол.

В момент, когда цель казалась близкой, "коварная девушка" делает крутой поворот и неожиданно "окатывает холодной водой" "простодушного рыцаря":

О гость добрый,
Оттого, что посмотрела ласково на тебя, не обольщайся,
Что подобным шелку тебе казалось,
Подобным колючему кустарнику может казаться!

Как будто "легковерный рыцарь" повергнут и девушка должна торжествовать победу, но также неожиданно она оказывается в смешном положении ("легковерной" и побежденной):

О-о-о!
Ты зеркальнолобая,
Ты, играть неспособная,
Ты, необдуманно говорящая!..
Я и запаха твоего слышать не желаю,
А хозяйке моей ты и вовсе ни к чему;
Не пугайся, моя милая,
Будь счастлива в доме родном
Сто лет жизни!

Агноковский поворот означал: ты такая глупая мне не нужна, ведь я женат. А ты пусть останешься навсегда старой девой! Девушка же, исчерпавшая свое хорибзе и, видимо, неспособная продолжать игру-спор на уровне свободной импровизации, покинула словесное "ристалище", признав себя побежденной. Дочь Хаджиевых была сильна в состязании до тех пор, пока спор шел в пределах возможностей хорибзе, но там, где была нужна выдумка, она, естественно, не могла соперничать с Агноковым. Игровой момент здесь заключается в том, чтобы выявить наиболее остроумного и находчивого. Очевидно, для аудитории был заранее ясен исход айтыса, но было интересно видеть, как девушка храбро сражается с опытнейшим джегуако, к тому же состязание это давало пищу для веселого смеха.

Подобные айтысы бывали и на чанщах. Хотя у нас нет ни одной записи от айтысов, происходивших на праздничных обрядах общинной пахоты, можно не сомневаться в том, что и там, где господствовала карнавальная атмосфера, они могли завязываться и разыгрываться.

Следует добавить, что на чапщах импровизировались и исполнялись также кебжечи, в которых поочередно осмеивались участники обряда, знакомые люди и даже близлежащие села. Можно предположить, что этот жанр не был чуждым и для других народных праздников. О плясовых песнях мы уже говорили.

Однако не следует полагать, будто в недрах обрядовых действий могли рождаться ритуальные и смеховые песни и импровизации. Информаторы рассказывают, что на свадьбах нередко Л. Агноков импровизировал лирические стихотворения. По словам 75-летнего К. X. Мамхегова из Кызбуруна Ш. Кабардино-Балкарской АССР, однажды на плясовой круг, где роль хатияко играл Л. Агноков, привели опоздавшую девушку-гостью. Пораженный ее красотой: джегуако остановился и сказал:

Твои глаза - [словно] осенняя ежевика.
Твои косы до земли черной ниспадают!
Тяжбу с аллахом если б затеять можно было,
Мою прекрасную молодость я бы вернул и...
На орлиных крыльях я бы тебя поднял
И, не давая земли коснуться, унес бы!
Но аллах неуступчивый и крутой,
Моей старости уродливой сторож он - Как жаль!..

Хатияко на миг забыл о скоморошьей "маске" и высказал свое переживание. В таких минутных вспышках искренности обнажалась душа джегуако и рождался шедевр подлинной лирики. Но это было под силу далеко не каждому хатияко.